Фрагменты главы из книги “ГУЛАГ без ретуши” Станислава Кузьмина.
После расформирования карлаговского эшелона, прибывшего на строительство канала Москва — Волга, осуждённые из числа военизированной охраны распоряжением начальника Дмитровского ИТЛ, он же заместитель начальника ГУЛАГа, были оставлены для выполнения служебных обязанностей. Эшелоны с заключёнными шли непрерывно, и охраны катастрофически не хватало. Выгон [Арон Мейерович] получил назначение в третий лагерный пункт Хлебниковского района, недалеко от Москвы. В Карлаге, как он знал, радиофикация посёлков только начиналась. Здесь, на трассе канала, все лагерные пункты были радиофицированы. По вечерам, после рабочего дня, у чёрной тарелки динамика, уже засиженного полчищами мух, собирались те, кто впервые в жизни встречался с этим чудом. Радиобеседы, лекции тематической направленности, подготавливаемые культурно-воспитательным отделом лагеря, особого интереса не вызывали. Другое дело — ежедневные передачи сводок с трудового фронта о работе бригад, трудовых коллективов. В этих радиообзорах отражалась суровая, многотрудная лагерная жизнь. Иногда в них проскальзывали фамилии знакомых по прежней жизни, по многочисленным пересылкам и этапам.
Больше всего привлекали передачи перед отбоем, после 21 часа. Залихватские частушки в исполнении агитбригад, замешенные для колорита на блатном тюремном жаргоне, непроизвольно врезались в память и на какое-то время становились популярными не только в часы досуга, но и на работе. Тюремный жаргон незаметно пропитывал лексикон лагерников, становился непременной принадлежностью личности каналармейца. Отдельные блатные словечки сами собой вплетались в обыденную разговорную речь, звучали в выступлениях на собраниях, проникали на страницы общелагерных газет, не говоря уже о стенной печати. Несмотря на грозный приказ начальника лагеря «О борьбе с лагерным жаргоном», одолеть его никак не удавалось. Особенно грешили этим выступления агитбригад. Впрочем, удивляться не приходилось. Тридцатипятники (осуждённые по ст. 35 УК РСФСР) — воры-профессионалы составляли костяк агитбригады. Это были талантливые самородки, ибо воровская профессия требует незаурядных артистических данных. Именно они оказывались самыми подходящими кандидатами в лагерные артисты. Петь под гитару, плясать, показывать различные фокусы и т. д. для молодого вора — большое удовольствие. Вор любит публику, он не может существовать без неё, потому что только она в состоянии оценить его изобретательность и талант. Отвести душу, развлекая себя и других, — непременный атрибут досуга на воровской малине после удачно провёрнутого дельца.
Как Выгон знал из рассказов заключённых, в 20-х годах большинство преступников-профессионалов и лиц, совершивших тяжкие преступления, содержались в так называемых тюрьмах строгой изоляции. Сидели они в камерах, не работали, общались между собой, ведя поучительные беседы о будущей жизни, почитывали книжки, газеты и журналы, поигрывали в картишки под интерес, наслаждались выступлениями художественной самодеятельности и артистов профессиональных театров. Имели возможность слушать, в отличие от подавляющего большинства рабочих и крестьян в стране, радио, смотреть кинофильмы, внимать лекторам и политбеседчикам. Освобождались досрочно, благодаря извечной тяге нашей к гуманизму по отношению к преступникам, и вновь становились на путь преступлений. Выходит, что освобождение от участия в трудовых процессах никак не побуждало их к отказу от преступного образа жизни. Да и какую жизнь они могли вести, если о труде имели представление по публикациям и фотографиям в газетах?..
Из бесед с заключёнными лагпункта Выгон узнал интересный факт из жизни нового лагеря. Оказывается, на Беломорканале ещё вовсю кипели завершающие работы, а под Москвой в январе 1933 года зарождалась жизнь на новой великой стройке — канале Москва — Волга. С наступлением лета сюда потянулись железнодорожные составы со «специалистами» Беломорканала.
Прибывшие этапы заключённых сразу же попадали в бытовую неустроенность, под командование ранее судимых как хорошо знающих «тюремные порядки», сталкивались с хаосом и неразберихой в работе различных частей и служб. Комиссии по обследованию лагерных командировок отмечали вопиющие безобразия, всё это добросовестно фиксировали, давали указания, но маленькие чиновники в звеньях огромной системы крутились на «холостом ходу», и всё оставалось по-прежнему.
За участие в строительстве Беломорканала 59516 человек заработали снижение срока наказания. Приближающаяся осень поторапливала с развёртыванием фронта работ, и потому у администрации не хватало времени разобраться с теми заключёнными, которые посчитали себя незаслуженно обойдёнными при применении льгот. Правдоискатели-каналармейцы засыпали жалобами различные высокие инстанции, пытаясь добиться справедливости. Разговоры об обмане сбивали темп начатых подготовительных работ, трудовой ритм в целом. Глядя на обманутых героев-каналармейцев, не стремились рвать гужи и другие заключённые.
Наконец высокие инстанции 19 августа в срочном порядке создали специальную комиссию по расследованию жалоб каналармейцев с Беломорстроя. Она сработала оперативно, и уже 9 сентября 1336 заключённым из 1900, написавших жалобы, были снижены сроки наказания. Освободить никого не освободили, хотя многие именно на это надеялись. Оставалось киркой, лопатой и тачкой добывать себе свободу досрочно.
Этим обстоятельством сразу же не преминули воспользоваться некоторые знакомые по лагпункту Выгона из числа тех, кто похитрее и помудрее. Тут же на имя начальника Дмитровского ИТЛ от заключённых стали поступать заявления о том, что, будучи освобождёнными за ударную работу на строительстве Беломоро-Балтийского канала, они без всякого на то основания вновь изолированы в лагере. Как указывалось в заявлениях, единственным поводом привлечения их по ст. 58 УК РСФСР послужило наличие уголовных наказаний в прошлом. По указанию Ягоды для расследования обстоятельств осуждения бывших ударников Беломорстроя на места были командированы сотрудники Дмитровского ИТЛ. Проверкой установлено, что 228 человек никогда на этой стройке не работали. В 77 случаях в нарушение законности освобождённые подверглись изоляции на основании прежних судимостей. Итоги расследования рассматривались на коллегии ОГПУ под председательством Ягоды, и 77 человек, незаконно изолированные в ИТЛ, были освобождены. План спрашивали не только с работяг. Низовое начальство тоже находилось под прессом, и некоторые из них вовсю старались выслужиться. На урках отыграться было невозможно, а вот кулаки, священнослужители, «балаболки» (такое прозвище имели осуждённые по ст. 58 п. 10 за контрреволюционную агитацию) — категория подходящая. Именно таким был начальник лагерного пункта, где Выгон отбывал свой срок. Он попросту выматывал подчинённых, заставляя работать сверх положенного времени и в полной темноте. Вмешался третий отдел, и за издевательское отношение к заключённым, злоупотребление служебным положением загремел он под суд. На время присмирели и его подчинённые…
< … >
2 октября 1933 года трассу канала облетела весть о назначении начальником Дмитлага ОГПУ (он же заместитель начальника ГУЛАГа ОГПУ) С.Г. Фирина. Весь вечер по баракам обсасывали эту новость, как мозговую кость. Много о нём не знали, но из житейского опыта понимали: жди перемен. Судя по всему, его назначение ничего хорошего не сулило. «Опять еврей», — говорили заключённые.
Долго ждать не пришлось. Уже на четвёртый день Фирин разразился приказом и дотошной инструкцией к его применению: «О нормах довольствия на четвёртый квартал 1933 года». Был сей документ не для среднего ума, так как устанавливал 12 норм питания в зависимости от отношения к труду и характера выполняемой работы. Норм двенадцать, а котлов для их приготовления по инструкции предусматривалось всего пять. Вот это была головоломка так головоломка. И так и сяк судили-рядили осуждённые и никак не могли прийти к выводу: каким образом в пяти котлах варить 12 норм. Один из острословов предлагал в каждом котле варить по три нормы. Щи, по его мнению, следовало разливать так: по одной норме черпать сверху, по другой снизу, а по третьей предварительно размешав. С кашей дело обстояло ещё проще: четверть черпака, половина и полный.
Было ещё кое-что не совсем понятное. Норма хлеба для землекопов, вырабатывающих 125 % и выше на земляных работах на трассе канала, — 1300 граммов. Те же земляные кубатурные работы — дорожные, рытьё ям для столбов, земляные работы на строительстве гражданских сооружений, по грунту, может быть, ещё более тяжёлые — не нормировались. Было над чем подумать. Одну и ту же землю можно было копать и за 1300, и за 600 граммов.
Через неделю народ стал разбегаться с других видов земляных работ на трассу канала. И ведь пойди откажи в переводе! Сразу угрозы написать жалобу самому «хозяину» о том, что попахивает саботажем, поскольку в зародыше душат трудовой порыв перейти на самый ответственный участок работы. Вскоре некому стало строить дорогу, рыть ямы и траншеи. Одним словом, думай, Семён Григорьевич, каким таким ещё экспериментом вернуть людей на те объекты, которые они посчитали для себя невыгодными.
В последующие годы иначе и не называли Фирина как великий экспериментатор, потому что с помощью дырок на брючных ремнях пытался он регулировать трудовой энтузиазм осуждённых. Что ни месяц, то очередное новшество в нормировании питания. Казалось, вышибание процентов выработки при помощи куска хлеба было его любимым занятием. Уже через две недели после издания знаменитого приказа № 333, 20 октября, были внесены первые коррективы. Если раньше полагалось по усиленной категории с выработкой до 49 % 500 граммов хлеба, то теперь они получали в качестве добавки ещё 100 граммов. При выработке от 50 до 79 % осуждённые получали 550 граммов и добавили им ещё 50 граммов. Но осуждённые, подмечал Выгон, даже неграмотные, прекрасно соображали, что при выработке до 49 и до 79 % отныне полагалось 600 граммов хлеба. И не было им смысла за одну и ту же пайку вытягивать 79 %, если и 49 вполне хватало.
А сколько шуму и громких фраз было произнесено в связи с учреждением премиальных блюд, и как это солидно звучало в приказе по лагерю: «Значительно увеличен отпуск продуктов питания на премблюдо».
Когда же дотошные заключённые докопались до сути, то оказалось, что продуктов хватало на изготовление 15 пирожков (с рыбой, крупой, овощами), 5–6 блюд из макарон, 5–6 каш и 10 винегретов. К тому же стоимость муки, овощей, макарон и животных жиров, отпускаемых на эту награду за ударный труд, подлежала удержанию из премиального вознаграждения.
Как и следовало ожидать, через три месяца обнаружилось значительное несоответствие между показателями производства и соотношением процента лагерников, перевыполняющих нормы. Само же нормирование оказалось настолько запутанным «лагерными умельцами», что проверочные комиссии в отделениях с трудом находили концы этой аферы, но, как говорится, время утекло, а незаслуженный усиленный паёк был давным-давно съеден.
А уж о зачётах рабочих дней в срок отбытого наказания и говорить не приходилось. Поскольку процедура их начисления представляла из себя кампанию, то тут уже не до проверки результатов работы и поведения каждого. Кто-кто, а руководящий состав из заключённых и обслуживающий персонал — одни сплошные ударники, и зачёт им соответствующий.
Однако мечты не всех вдохновляли на трудовые подвиги. Даже в самое благоприятное для работ летнее время, не говоря уже о других временах, хватало увиливающих от трудовых процессов. Что ни день, то 1000–1500 только прямых отказчиков, плевавших на великую стройку. Для выправления положения мощные силы администрации с 21 июля по 1 августа были брошены на выявление злостных саботажников. На пересыльных пунктах распахнулись ворота, проглатывая трёхтысячный этап претендентов на дальнейшее отбывание наказания в отдалённых лагерях на островах Северного Ледовитого океана. Только зря потирали начальники руки, провожая взглядом «изгоев». За 20 дней августа среднее число отказывающихся от работы составило 1741 человек, причём во второй декаде произошло увеличение до 2101 человека в день. Наконец кое до кого дошло, что надо по-человечески поговорить с каждым и постараться понять причину такого неадекватного поведения заключённых: чем больше отправляли, тем больше становилось отказывающихся от работы.
Когда соизволили снизойти большие лагерные чины до маленького заключённого, то поняли, что это была своеобразная форма протеста против бездушного, порой и преступного отношения многих должностных лиц из числа сотрудников административно-хозяйственного аппарата лагерных пунктов к насущным нуждам осуждённых, неудовлетворительной организации трудовых процессов, неправильного трудового использования отдельных групп из них. Вместо наведения элементарного порядка в коммунально-бытовом, медицинском обслуживании, установления действенного контроля за организацией питания администрация концентрировала отказчиков в отдельные бригады.
Выгон не только у себя на лагерном пункте, но и на тех, где приходилось бывать по служебным делам, подмечал, что фактически на воспитательную работу с отказчиками от работы не обращалось никакого внимания. Не получая полноценного питания, не имея средств на покупку предметов первой необходимости, не получая никаких льгот и не надеясь на досрочное освобождение, такие осуждённые вынуждены были становиться на путь воровства или грабежа и, как следствие этого, — получать новый срок.
Яркую картину того времени запечатлел для истории один из приказов: «За последние недели у нас развелось на трассе множество лодырей, которые по целым дням валяются или спят у всех на виду. Не встречая никакого отпора и должной оценки своего поведения, лодыри и отказчики чувствуют себя на трассе хозяевами положения».
Особую тревогу у руководства лагеря вызывало положение дел в Хлебниковском районе, в состав которого входил лагерный пункт, где жил Выгон. Организация работ на глубокой выемке катастрофически падала. Экскаваторы и транспорт работали всё хуже и хуже, хотя рабочей силы хватало и административно-техническим составом объект обеспечивался лучше всех районов. Больше всего руководство лагеря поражало то обстоятельство, что заключённые не хотели честно и добросовестно работать. Шеф объекта — сам нарком Ягода — вынужден был заниматься каждым экскаватором в отдельности, в том числе вопросом снабжения запасными частями. Он даже установил особо высокую денежную премию и сокращение срока тому экипажу экскаватора «Ковровец» (первенца советского экскаваторостроения), который без особых преимуществ в его обслуживании перед другими экскаваторами даст в течение пяти дней подряд выработку по 4000 кубометров за две смены.
А тут ещё на выгодных условиях пригласили механика фирмы «Рионгенса» для сборки купленного в Германии экскаватора «Любек». Приехал он руководить сборкой и заартачился. Думал, без него не обойдутся. Однако группа заключённых из тринадцати человек всего за два с половиной месяца запустила в работу этого заграничного монстра, в то время как немецкий механик обещал справиться за шесть месяцев. Теперь у Ягоды появилась возможность сравнить производительность труда и надёжность работы отечественных и заграничного агрегатов. За их негласным соревнованием он ревностно следил.
Судя по всему, тщательно разобраться в причинах плохой работы в Хлебниковском районе руководство лагеря или не хотело, или ему было некогда. Куда проще ввести чрезвычайное положение на объекте — а там виноватые пусть сами думают, что к чему. Был отдан приказ по управлению. В нём отмечалось, что руководство строительства и района сделало всё, что в человеческих силах, чтобы без принятия крайних мер привести в порядок людей и работы на глубокой выемке, но результатов нет. Начальнику Хлебниковского района Афанасьеву и начальнику работ Будасси предлагалось в целях окончательного пресечения преступной халатности и нераспорядительности, введения настоящей трудовой дисциплины и приведения работ в необходимый порядок провести в жизнь следующие мероприятия: весь младший, средний и высший административный технический состав глубокой выемки вывести из зимних квартир в поле, расположив у бровки глубокой выемки в летних палатках, поселив вольнонаёмных отдельно от заключённых; все коммунально-бытовые услуги оказывать в поле: ларьки, доставку пищи, медицинскую помощь; всем запрещались отлучки даже в часы отдыха до приведения дел в порядок, даже вольнонаёмным; весь вольнонаёмный состав переводился на минимальные оклады заработной платы, предусмотренной коллективным договором; административно-технический состав из заключённых до приведения дел в порядок лишался квартирных льгот, свиданий, переписки, передач и зачётов рабочих дней.
Как неоднократно подмечал Выгон, трудовой энтузиазм осуждённых имел тенденцию нарастать по мере приближения значимого для них события и, достигнув пика, начинал резко падать, тем более в зимнее время. Таким значимым событием в 1934 году явилось окончание строительства Истринской плотины. Её строительство позволило значительно улучшить снабжение водой Москвы, которая дополнительно получала 18 миллионов вёдер воды в сутки. Приказом НКВД от 5 ноября были досрочно освобождены 307 лиц, снижен срок наказания до двух-трёх лет — 1817, от одного года до двух лет — 2822, от шести месяцев до одного года — 4273 заключённым. В отношении 32 ударников, бывших заключённых, НКВД возбудило ходатайство перед ЦИК СССР о снятии судимости и восстановлении в гражданских правах. Практически льготы получили все занятые на этом объекте, за исключением злостных нарушителей режима и уклоняющихся от работ. Переведённые после этого на другие объекты осуждённые не показывали трудового энтузиазма: сказывалась общая физическая усталость на завершающем этапе работ и недовольство полученными льготами. Руководство лагеря об этом знало и потому одним из своих приказов утвердило Почётную трудовую книгу МВС и Дмитлага НКВД СССР. В неё заносились фамилии осуждённых.
Занесённому в Почётную трудовую книгу выдавалась грамота, предоставлявшая владельцу определённые льготы по сравнению с другими заключёнными: на получение вне всякой очереди продовольствия, промтоваров, премиального вознаграждения, а также на пользование спортплощадками, книгами в библиотеках, парикмахерскими и т. д.
Получить грамоту на земляных и бетонных работах было не так-то просто, тем более в условиях зимы. Выгон видел, что тяжёлый физический труд, не компенсируемый питанием, десятичасовой рабочий день на открытом воздухе и в любую погоду изматывал даже самых крепких осуждённых.
С одной стороны, руководство лагеря само способствовало усугублению физического состояния контингента осуждённых, а с другой — было вынуждено искать выход из складывающегося критического положения. За план постоянно приходилось объясняться: чем больше физически ослабевал контингент, тем стремительнее падали темпы работ. Пришлось в срочном порядке в феврале 1934 года утверждать «Положение о слабосильных командах в Дмитлаге ОПТУ». В коечном лечении нуждались прибывшие с этапов, выписавшиеся из лазаретов, старые лагерники, выполнявшие и перевыполнявшие нормы, но нуждающиеся, по заключению врача, во временном отдыхе на срок до 15 суток. Эти категории концентрировались в бараках с полубольничным режимом. Им выдавалось больничное питание и 900 граммов хлеба. Через 15 дней они переводились в категорию полноценной рабочей силы или в слабосильные бригады с установлением пониженного процента выработки.
В районах расположения лагерей проживало немало сосланных, не считая местных жителей. Это была своеобразная губка, впитывавшая в огромном количестве имущество, принадлежавшее лагерникам, в обмен на продукты питания и спиртные напитки. Со скоростью пожара по лагерным пунктам стали распространяться кражи и перепродажа вещевого имущества да и всего того, что плохо лежало. Преступные группировки из заключённых действовали с размахом. В одном из подразделений Центрального района Дмитровского ИТЛ в ночь с 6 на 7 января 1935 года проснувшиеся поутру заключённые недосчитались 193 пар обуви.
Как-то вечером Выгон, зашедший проведать своего земляка, стал свидетелем любопытной сценки. Они ещё не успели обменяться последними новостями, как в барак вошли староста с новичком, которого тот представил в качестве воспитателя, назначенного на эту должность после окончания спецкурсов. После ухода старосты завязался непринуждённый разговор. Попытка воспитателя захватить инициативу успехом не увенчалась. Пришлось сразу же отбиваться от градом посыпавшихся вопросов, начиная с традиционных: где судили? по какой статье? и т. д. Спрашивали обо всём: о сроке обучения на курсах культурно-воспитательного отдела, кого принимают, какой оклад, что изучают, каковы обязанности и др. Курсами, как пояснил воспитатель, руководит КВО лагеря. Обучалось в группе 40 человек. Программа рассчитана на 260 часов и включала овладение политминимумом, формами и методами культурно-воспитательной работы. Изучалась книга Фирина «Итоги Беломорстроя», директивы ГУЛАГа и КВО Дмитровлага, вопросы организации производства. Обучение включало прохождение месячной практики по должности. Курсы были постоянными и готовили кадры для всех девяти районов лагеря. За год предусматривалось обучить 215 человек.
Наиболее грамотные заключённые, занятые на физических работах, искали любую возможность избавиться от них. Потому и вызывал интерес каждый специалист, окончивший в лагере курсы с отрывом от производства. Только вот попасть на них было не так-то просто, особенно физически здоровому. Нужно было не только найти ключик к тому, от кого зависела рекомендация на учёбу. Тут ведущую роль играли не желание, не трудовые заслуги, а принцип землячества, дружба, зародившаяся в тюрьме, на пересылке, в лагере. Не последнюю роль играла известная российская привычка «подмазать» да «умаслить».
Лагеря, по мнению отцов ГУЛАГа, должны были стать хорошей школой интернационального воспитания, где бы цементировалась дружба народов. И везли в Дмитровлаг заключённых со всех союзных республик этапами, в которых порой всего несколько человек кое-как владели русским языком. Рассасывались они по лагерным пунктам и становились бессловесной рабочей силой, еле понимавшей, что от них требовали тюремные баи и их подручные. Наконец кому-то из руководства лагеря пришла мысль создать отряды заключённых по национальному принципу, и набралось таких отрядов свыше ста. Потребовался руководящий административно-командный и инженерно-технический состав со знанием языка осуждённых соответствующей республики. И вот бывший бай или князь, осуждённый по составу контрреволюционного преступления или за политический бандитизм, заняв соответствующую должность, погонял палкой своих соплеменников, выколачивая из них проценты и тем самым льготы для себя. И воочию убеждался дехканин, что как ни крути, а большой человек на родине — и в лагере большой человек. Потому и здесь придётся везти его в рай на собственном горбу.
Особая роль в подхлёстывании трудового энтузиазма в лагерях отводилась системе зачётов рабочих дней в срок отбытого наказания, получившей распространение с 1931 года. Вот уж где по-настоящему проявили себя пенитенциарные теоретики, стремясь не отстать от теоретиков в области уголовного права. Они сумели доказать, что убийцы, воры, грабители, насильники куда менее опасны, чем занимавшиеся антисоветской агитацией. А если этим занимались бывшие представители господствовавших классов или идейные противники большевиков, то и получать срок они должны были больший по сравнению с несознательными рабочими или крестьянами, обругавшими советскую власть. Пенитенциарные теоретики смогли обосновать наличие классовой борьбы в лагерях. Поэтому осуждённые за контрреволюционные преступления или уголовные деяния, но принадлежавшие по социальному происхождению к представителям «бывших», подлежали более позднему освобождению, чем выходцы из рабочих и крестьян при одинаковых сроках наказания (это социальное происхождение очень любили записывать в анкете арестованные уголовники-рецидивисты, раскусив давно снисходительное отношение новой власти к социально близким ей). Социально близкие диктатуре пролетариата нуждались в отеческой заботе, если, разумеется, осуждены не за покушение на эту самую власть. Отсюда и дифференцированная шкала зачётов рабочих дней. И чем меньше был близок заключённый к советской власти, тем и меньше ему полагалось зачётов за равный труд.
< … >
