Воспоминания Владимира Васильевича Троицкого, работавшего с 1934 по 1937 годы на строительстве канала Москва-Волга геологом-изыскателем, а затем в течение 40 лет в Гидропроекте. Очерк подготовлен в октябре 1976 года для юбилейного издания к 40-летию канала, так и не увидевшего свет.
Текст представлен без сокращений, максимально близко к орфографии и пунктуации автора.
В феврале 1934 г. я отправился на Савеловский вокзал и поехал в старинный г. Дмитров, что в 60 километрах от Москвы, в Управление МВС и Дмитлаг’а ОГПУ.
В этом почтенном Управлении оформляясь на работу, бродя по различным кабинетам, сразу же отличил ответственных руководителей от исполнителей. Руководящие работники носили светло-серые коверкотовые гимнастерки, подпоясанные широкими ремнями. Встречаясь в коридоре какого-либо отдела с высокопоставленным лицом, я невольно уступал ему дорогу.
Позже я заметил, что их одежду дополняли черные кожаные пальто или кожаные куртки коричневого цвета. И чем выше чин, тем постепенно прибавлялись щеголеватые белые бурки и цигейковые шапки.
Без особенного труда я оформился на работу в инженерно-геологическую партию, дислоцировавшуюся в Южном районе строительства канала Москва-Волга.
Так с февраля 1934 года и до последних дней своей трудовой деятельности я отдался служению одной организации, именуемой ныне Всесоюзным Ордена Ленина Проектно-изыскательским и научно-исследовательским институтом «Гидропроект» им. С.Я.Жука.
Пожалуй именно с капала Москва-Волга, проектирование и строительство которого возглавлял покойный академик С.Я.Жук, а инженерно-геологическую службу – также покойный В.А.Семенцов, началось становление «Гидропроекта».
Сергей Яковлевич Жук был признанным специалистом-гидротехником. Возглавляя большой проектно-изыскательский коллектив, он снискал себе заслуженный авторитет в верхах, имел прямой телефон для связи с Кремлем, а на путях одного из московских вокзалов постоянно находился его салон-вагон.
Мне всегда доставляет большое наслаждение вспоминать об этом канале-первенце первых пятилеток.
Организация труда, методы работы, методика изысканий тех прошлых лет, разумеется, резко отличались от современных.
Все основные работы выполнялись непосредственно на объектах строительства, по нашей терминологии – в поле, в партиях (экспедиций тогда не было), благодаря этому центральный аппарат, его отделы не были раздуты.
И как-то получалось так, что в те времена больше занимались чисто производственными делами, а не с позволения сказать «бумажными», меньше заседали и совещались. В этом, пожалуй, основное отличие от современного положения дел.
Естественно, что техника тех времен оставляла желать много лучшего. Почти все делалось вручную. На строительстве господствовали тачки и грабарки. Натуральная лошадиная сила превалировала над автомашинами. Немного использовались еще маломощные экскаваторы («ковровцы»), да гидромониторы. Из буровых станков вспоминается лишь единственный, знаменитый в своем роде «Крелис» и только. Мы, изыскатели, не имели ни первоклассных буровых машин, ни вездеходов, ни танкеток, ни вертолетов, ни вагончиков для жилья. Все на себе, все на ногах.
Работали много. Вставали с восходом солнца и возвращались с полевых работ с заходом светила. В летний сезон почти никогда не знали выходных дней. Вместе с тем работали с энтузиазмом, не замечая усталости.
Должен сказать, что контингент рабсилы у нас был специфический. В отличие от нас вольнонаемных всю стройку канала обслуживали заключенные исправительно-трудовых лагерей.
Наша молодая советская республика, которой к тому временя не было еще и двадцати лет, усиленными темпами налаживала свое хозяйство. Забот и работы буквально во всех отраслях было больше, чем нужно. И вот в этих то условиях особенно было обидно, что свои же соотечественники, может быть еще из за недостаточного сознания, но так или иначе нарушали узаконенные правительством и народом правопорядки. Правительство вынуждено было пойти на создание исправительно-трудовых лагерей, в которых посильным трудом велась перековка сознания людей. Такая политика вполне оправдывала себя.
Среди заключенных, как в калейдоскопе, встречались люди самых разнообразных качеств и характеров.
Жили мы с ними, несмотря на то, что официально в обращении к нам им полагалось титуловать каждого из нас «гражданин начальник», весьма дружно.
С ними поровну делились и промахами в работе и достигнутыми успехами. А уж махорочная цигарка не раз переходила меж нами из рук в руки, когда мы честно оставляла друг другу «сорок».
И как бы не казалось парадоксальным, но мы всегда упорно отказывались от применения на своих работах вольнонаемной рабочей силы, изредка навязываемые нам. Пусть это звучит наивно, но мы считали, что с ними много хлопот, надо соблюдать профсоюзные законы, кодекс законов о труде и прочее.
Кстати говоря, мы брали заключенных только бесконвойных. Если же нам всеже подсовывали конвойных,- под свою ответственность превращали их в бесконвойных. Так было лучше, это себя оправдывало.
Надо было уметь ладить с заключенными. И мы это умели.
Но как-то к нам в партию прислали нового уже в годах горного инженера. И вот он впервые ка объекте знакомился с нашими рабочими. Я был свидетелем этого знакомства.
Он восседал на широком пне среди перекуривающих наших хороших работяг, что-то бормоча им в отношении дисциплины, напоминая при этом о карцере! В разговоре с ними он курил, вынимая папиросу за папироской из дорогого золотого портсигара, лежавшего здесь же на пне.
Тон и содержание его разговора не понравились не только рабочим, не и мне. Я уже после этой беседы заметил ему, что так с заключенными говорить не следует.
За такую «беседу» они проучили его. Совершенно незаметно он-таки лишился своего золотого портсигара, и вечером того же для пожаловался мне об этом, ругая на чем свет стоит рабочих. Я обещал ему найти и вернуть портсигар, намекнув при этом, что вряд ли он приживется здесь.
На утро мне пришлось поговорить с одним из бригадиров
на их языке, который я немножко усвоил за время своего общения с ними. Я сказал
– Маз, а маз, отдай кожу!
Такое выражение на их жаргоне касалось кошелька с деньгами. Но он прекрасно понимал меня, что в данном случав речь шла о портсигаре незадачливого новичка инженера.
Через полчаса мне принесли портсигар, который я сразу же возвратил его владельцу. Через две дня инженер покинул нашу партию и никогда больше не появился в ней.
Работа на строительных площадках подогревалась и воодушевлялась такими мероприятиями, как например, вывешиванием транспарантов и плакатов, призывавших к досрочному выполнению плана или отсчитывающих количество дней, остающихся до пуска того или иного объекта.
Часто можно было слышать музыку духовых оркестров. Оркестранты располагались в самых казалось бы невероятных местах. Их можно было видеть и на лесах опалубки и на дне котлована. Под музыку работалось легче. В качестве поощрения труда применялось так называемое премиальное блюдо, выдаваемое непосредственно на местах работы. Это блюдо представляло собой лишнюю пачку кременчугской махорки или какие-нибудь пирожки с различной начинкой, или что-либо другое.
По этому поводу досужие, особенно из молодых, переиначили слова общеизвестной песни примерно на такой лад:
-… Мы мирные люди сидим на прембюде!…
В конце каждого месяца мы заполняли на каждого рабочего прорабские карточки, в которых отражались объемы выполненных работ, поведение, отношение к труду и прочее. И, суд я по этим показателям, каждому определялась степень досрочности освобождения.
Подходя со всей серьезностью и требовательностью к заполнению этих карточек, мы вместе с тем проявляли и определенную гуманность. Во всяком случае в зачет шли и день за два, и даже день за три.
Для краткости в дальнейшем в буду к нам вольнонаемным применять только две буквы – вн (вээн), а к заключенным – зк (зэка), как это тогда ходило в нашем обходе.
На канале я принимал участие в изысканиях перервинского гидроузла, расположенного неподалеку от Москвы, вблизи одноименных с ним села и станции Перерва. Основными гидротехническими сооружениями были плотина № 25 и шлюз № 10, которому по окончании строительства было присвоено имя В.И.Ленина. Там же был и дополнительный небольшой шлюз под номером 11.
Жили мы в непосредственной близости к объекту строительства в небольшом поселке строителей в длиннющих одноэтажных бараках, сверкавших белизной свежего дерева.
Здесь же рядом находилась наша столовая, так манящая под свою беленькую драночную крышу. В этом заведении у каждого из нас было свое постоянное месте, ни кем другим уже не занимаемое. В столовой ощущался домашний уют. Поварихи и официантки (так же из зк) знали вкус почти каждого из нас и, завидя в широкие светлые окна кого-либо приближающегося к столовой, уже расставляли на столах кому пельмени, кому блинчики с вареньем, а кому – с творогом. Словом обходились с нами и кормили превосходно.
К сожалению мы всегда с недобрым предубеждением ожидали приближения праздников. По внутреннему распорядку вольнонаемным запрещалось покидать территорию участка в праздничные дни. В этих случаях начинался, так сказать, бег с препятствиями. Важно было не попадаться на глаза тому, кто обходил работников с запретным приказом и не расписаться в ознакомлении с ним. Кто-нибудь предупреждал о подходе к бараку человека с приказом, а ты уже стоишь на стреме у противоположной двери барачного коридора. И как только руки несущего приказ берется за ручку одной двери, ты немедленно выбегаешь из другой и опрометью несешься на станцию. А там – электричка и Москва, родной дом. В общем удирали.
Однажды часов в двенадцать ночи здесь же на перервинском участке мы были разбужены сигналами тревоги. Кругом били в подвешенные рельсы и выла сирена. За окнами светилось зарево возникшего где-то поблизости пожара. Тревога охватила весь участок. Горел бетонный завод! Все, кто был в бараках, вскочили и бросились к месту пожара. А там уже началась отчаянная борьба людей с огнем. Дело усугублялось тем, что рядом с горящим заводом располагался склад леса, предназначенного для опалубки. И совсем рядом находился шлюз с уже поставленной опалубкой! Все это было буквально на пятачке. Очень важно было в первую очередь отстоять лесосклад, куда и была брошена большая часть людей.
Искры пожара разлетались далеко по сторонам и угрожали зажечь другие разбросанные по участку деревянные строения. Особенно много искр снопами сыпалось на крышу столовой. Туда поставили меня с начальником нашей партии. Крыша была крутой и скользкой. Мы привязались веревками к трубам, снизу нам подавали в ведрах воду. Еле успевали гасить загорания! Склад леса удалось отстоять. Лес почти весь оттащили от бетонного завода. Немного пострадала опалубка шлюза. Но завод сгорел дотла!
Дежурный по участку немедленно сообщил о пожаре в Управление – в г.Дмитров. К концу пожара оттуда прибыло начальство. Короче говоря пришлось пережить жуткую тревожную ночь. Страшная штука пожар!!
Еще хочется рассказать об одном неприятном случае. Был у нас среди буровиков один мастер, позволявший себе частенько напиваться и не выходить на работу. Мы мучались с ним,
но как-то терпели до поры до времени. Это время настало само собой помимо нашей воли. Мастер бесследно исчез из партии!
Начальство дало знать об этом в ближайшее отделения милиции. Через короткий промежуток времени начальника партии как-то поздно вечером извещают о том, что из Москвы-реки извлечен утопленник и просят прибыть для опознания трупа.
И.Б.Еремеев упросил меня пойти с ним. Время клонилось к ночи. Неприятная осенняя темнота скрывала все окружающее нас. Мы шли, освещая себе путь маленьким электрическим фонариком. Идти пришлось довольно долго – от Перервы к селу Коломенскому. Там на берегу Москвы-реки, почти под самым храмом знаменитого своей историей села Коломенского прикрытое рогожей лежало чье-то тело. Сторожа возле трупа не было. Наверно, не выдержал своей мрачной миссии и ушел домой.
Дрожащими руками, переговариваясь шепотом, мы с начальником потихоньку приоткрыли рогожу и нашим взорам представилась непригляднейшее лицо! Картина настолько была отвратительной, что в первый момент, сознаюсь, у меня мурашки побежали по спине! Такое же состояние, безусловно, было и у моего начальника. Но всеже, взяв себя в руки, несколько пообвыкнув, мы долго и пристально вглядывались в искаженное, очевидно, слишком долгим пребыванием в воде, лицо, и пришли к твердому убеждению, что тело не принадлежало нашему мастеру.
Насколько быстро мы прикрыли труп рогожей, насколько с каждой минутой убыстрялись наши шаги при возвращении от такого мрачного места в свой барак,- можно понять.
Возвращались, не оглядываясь, так как всю дорогу нам обоим мерещились изуродованное, искаженное лицо!!
Были в нашей работе такие моменты, когда ощущалась нехватка рабочей силы. И я всегда со смехом вспоминаю случаи, имевшие место на водоотливе из строительного котлована.
Вообразите себе большой котлован, выбираемый вручную. Рабочие копают породу и на тачках по доскам и трапам вывозят ее на поверхность. Местами породу вывозили лошадьми на грабарках. Дно котлована было мокрым, что естественно затрудняло работу.
Мы пробурили по периметру котлована скважины, оборудовали их насосами и с их помощью понижали уровень воды в котловане до положения «сухо». Система водоотлива действовала безотказно.
Если же для нашей партии выделялось рабочих, меньше требуемого количества, – Еремеев тотчас же приказывал мотористам выключать все рубильники и в котловане воцарялось смятение. Люди бросали лопаты, кайла и тачки и выбирались на верх. Доски и тачки начинали всплывать.
Кто-нибудь из прорабов опрометью мчался в контору докладывать о случившемся начальнику участка. Начальник участка А.И.Кочегаров прибегал на котлован. Мы еще издали различали его коричневую кожаную куртку.
Скандалы по этому поводу были страшные. Кочегаров кричал до хрипоты и покраснения в лицо нашему начальнику слова далеко не привлекательного лексикона. Но Еремеев был не из робкого десятка и ответствовал в подобном же тоне.
В конечном счете Кочегаров давал команду старшему прорабу о выделении нам дополнительных рабочих, а Еремеев – своему прорабу о включении в сеть всех рубильников, и водопонизительная установка вновь начинала действовать, а доски и тачки – медленно опускаться на подсыхающее дно котлована. В руках Еремеева таким образом всегда имелся козырь для нормального обеспечения партии рабочей силой.
Но один случай помог и Кочегарову использовать его для своего оправдания перед начальством Управления.
В комплексе Перервинского гидроузла был существующий допотопный небольшой по габаритам шлюзик, подлежащем реконструкции.
Как-то раз на дне камеры этого подготовленного к бетонированию шлюза собралось начальство. Там же находился я и два – три рабочих. Дно камеры было инструментально ровным, изумительно чистым, словно вылизанным.
И тут произошло непредвиденное.
У одного из рабочих была штыковая лопата. Он стоял несколько поодаль от нашей группы, прислушиваясь к деловому разговору начальников, опершись подмышкой на свое орудие производства. Но вдруг совершенно неожиданно его лопата медленно пошла вниз. Из под штыка на светлое как скатерть дно камеры выпучилось что-то грязное, черное, пахучее!
Мы сейчас же заставили его копнуть глубже и убедились, что наткнулись на линзу озерно-болотной иловатой супеси, именуемой нами геологами «ляками» от индекса «L».
При изысканиях под камеру такого небольшого шлюза мы соблюдали кондицию, задав по оси профиль из трех буровых скважин и по одному поперечнику из двух скважин каждый в верхней и нижней головах шлюза. Этими скважинами были вскрыты горные породы, могущие служить хорошим основанием шлюза. А эта треклятая супесь имела замысловатые контуры площадного распространения и нашими скважинами была обойдена.
Пришлось в срочном порядке вновь назначить бурение с целью выяснении истинной мощности и объема супеси и рекомендовать строителям удалить весь этот ненадежный слой. Таким образом сроки укладки бетона, был и естественно нарушены и отодвинуты примерно на месяц!
Кочегарову, пожалуй, надо было бы благодарить такой случай, такое стечение обстоятельств. Ведь могла быть беда. Уложили бы бетон, сдали бы шлюз в эксплуатацию, и неизвестно какова была бы судьба сооружения.
Но для него этот случай стал служить козырем, оправдывавшим запоздания с выполнением плана по бетону. На всех планерках и прорабских совещаниях он заявлял, что геологи «сорвали» ему бетон, открыв «какую-то там линзу». Под эту марку он оправдывался перед руководством с запозданием бетонных работ и по другим сооружениям!
Среди рабочих достаточно и шутников и озорников, и мне хочется проиллюстрировать такое определение хотя бы одним примером, вызвавшим восхищение и уважение к группе авторов – исполнителей поистине феноменальной шутки.
А дело было так. На одном из участков производилась нивелировка территории. Всеми работами на месте руководили десятники, как правило, тоже зк. Так было и в данном случае. Десятник определил бригаде площадь и глубину выборки песка. Обычно десятники обмеряют площади рулетками и обставляют их
колышками. На сей раз десятник куда-то торопился и кивнул рабочим в сторону большой сосны, росшей как раз на границе площадки, до которой им предлагалось снивелировать. Он дал им «на урок» и заявил, что по выполнений этой работы они могут идти в свой барак на отдых, не дожидаясь общего окончания рабочего дня.
Сказано-сделано! А для чего спрашивается трудиться, когда можно обойтись и без этого?
Как только десятник удалился на достаточное расстояние и его фигура растаяла в поле зрения, трудяги выставили по краям площадки «на стреме» двоих вперед смотрящих для предупреждения бригады на случай его непредвиденного возвращения.
После этого важнейшего мероприятия всем миром выкопали с корнями сосну, перетащили ее почти к краю начала площадки и вновь вкопали, так сказать, произвели пересадку! Старую яму тщательно засылали, замаскировали и вообще всю эту процедуру выполнили с ювелирной аккуратностью. Никакой комар носа не подточит. «Работа» закончена, теперь в барак. Так и сделали.
Десятник появился на площадке часов в двенадцать и глазам своим не поверил. Ходил, бродил вокруг да около. И ничего не заметил.
Только спустя насколько меся ему. ему рассказывали об этом случае, о котором впоследствии смаковали на других участках. Такое озорство и подобные ему вносили определенное разнообразие в лагерную жизнь.
Во многих местах строительных площадок в силу определенной необходимости воздвигались туалеты. Они представляли собой досчатые времянки, рассчитанные обычно на два очка. Мне приходится говорить об этом не спроста, так как и здесь шутки и юмор зк находили себе место. После окончания строительства названного сооружения наиболее способные на шутки молодые зк обязательно выведут надписи: над одним очком — «для зк», над вторым — «для вн»!
По ходу изыскательских работ в поисках инертных строительных материалов приходилось бывать на реке Мологе в районе старинного города Весьегонска Калининской области, с его деревянными домами и тротуарами, в городе, от которого веяло настоящей пошехонской стариной. Город на болоте, окруженный низкорослым ельником, один из самых захолустных городов старой царской России, на гербе которого чернел рак, стоящий на хвосте. Город, у приземистых избенок которого сушились рыбацкие сети, мимо которого гоняли плоты.
Позднее, с созданием канала город был несколько передвинут на новое место, его перевезли с нижней террасы на верхнюю. Он был поднят над обрывом и утвержден на просторной зеленой площадке среди соснового бора.
Это про него говорят: был в низине, влез на гору, стоял у реки – очутился у моря! К нему подкатываются волны Рыбинского моря – водохранилища.
Я бывал и в Сандовском районе той же Калининской области. Что-то в начале апреля мы с начальником партии приехали поездом на станцию Сандово. Маленькая заброшенная станция, кругом голо, грязь, на дворе ни снег, ни земля. У станции стоят две подводы. В розвальнях пьяные мужики. А мы с вещами и нам надо добираться еще километров пять в деревню под названием Мухино.
Подходим к первому вознице и просим отвезти нас. Куда там! Он еле лыко вяжет и ссылается на плохую дорогу. Тогда мой начальник вынимает из кармана и показывает ему свое служебное удостоверение, а точнее сказать – корочку старого удостоверения с еще уцелевшими на ней четырьмя внушительными красными буквами… ОПТУ! Что тут сталось с мужиком! Куда хмель девался. Он сразу преобразился, стал называть нас «родными», моментально взбил в розвальнях сено и усадил нас с пожитками – и мы поехали. Дорогой он долго и длинно жаловался на местного участкового, якобы незаконно отобравшего у него охотничье ружье, умоляя нас подействовать на «фараона» с тем, чтобы последний «возвернул ружо». Переглянулись и улыбнувшись с начальником, мы пообещали ему помочь.
Дорога действительно была очень тяжелой. Ехали, то по снегу, то по воде в лощинках, то чуть ли не по земле. Однако, несмотря на это, возчик довольно лихо гнал свою лошаденку, видимо, из робости перед «гепеушниками», будучи еще, конечно, не трезвым и, очевидно, надеясь,что мы выручим его «ружецо». Словом, мы достаточно скоро въехали в нужную нам деревню, расплатились с возчиком и направили его домой выспаться.
Мухино оказалось очень небольшой бедной грязной деревушкоЙ. Но, как мы узнали позже, эта деревня слыла в округе шумной и влиятельной на быт и уклад жизни других близлежащих селений.
Я поразился серостью и отсталостью жителей деревни. Пьянство, драки в то время были там обычным явлением. И при этом бабы не отставали от мужиков. Если пьяные мужики в драках пускали в ход не только кулаки, а и камни, и ножи, – то бабы выламывали из прясел колья и, размахивая ими, но подпускали к себе ни одного обидчика, а то и прохаживались кольями по спинам и головам слишком зарвавшихся драчунов.
Однажды мне случайно пришлось наблюдать картину образно выражаясь трехэтажной драки. Я шел на свой участок работы вдоль железной дороги и увидел как по шпалам пробежал пьяный парень, и вскоре завалился между рельсами. Смотрю, второй пьяный бежит за первым с ножом в руке и падает на первого, не причинив ему никакого вреда из за своего сильного опьянения. Вдруг откуда ни возьмись из лесочка появляется третий, тоже, разумеется, пьяный, хватает старую шпалу, валявшуюся у полотна, и шлепается на второго, но не попадает и растягивается рядом с теми двумя. Со шпалой он явно не справился и, наоборот, от одного ее конца получил себе хорошую заслуженную затрещину!
Остановился я на квартире у старика кирпичника, жившего со своей старухой.
Приземистая маленькая избушка с очень убогой мебелью и домашней утварью не смущала меня.
Вскоре мне пришлось испытать поистине пытку на своем новом месте жительства. Дело в том, что в Мухине отсутствовали бани! Как же мыться? Такое положение меня озадачило. Хозяева же с присущем им радушием входят в мою каморку и приглашают меня мыться… в печке! Такое неожиданное предложение меня ошарашило. Позвольте, как это в печке? Но старик со старухой настояли на своем, убедив меня в том, что вся деревня испокон веку моется так. И я полез в печь! В русскую печь!
Трудно передать словами что это было за мытье. Пришлось расположиться на раскаленном поду, застеленном соломой, в абсолютной тьме наедине с чугунком, наполненным мыльной водой.
А старики мои вдобавок еще сыграли при этом со мной злую шутку: когда в забрался в печь, они наглухо приперли ухватом заслонку!
Я с ума сходил от жары, кричал, бил в заслонку и еле-еле умолил их отпереть меня и вызволить из этого ада кромешного! Как уж вылезал я оттуда,- не помню, но только сажи на моей спине и плечах было предостаточно. Я ее всю обтер где-то в районе шестка, вылезая из преисподней. Вот это помылся! На весь мой век хватит вспоминать об этом.
Наступила пасха. Был сухой, теплый, солнечный день. Бабка обрядила своего старика в новую ситцевую синюю рубаху с белым горошком, сама подпоясала его белым шнурком и, раболепствуя перед ним согласно установившемуся домашнему укладу жизни, долго упрашивала не сильно перекладывать за ворот.
Старик, взглянув свысока повелительно на старуху, бросив мне вскользь: Эх, Васильевич! Сегодня не грех и погулять! Чай паска!», расправив усы и бороду, вышел из избы на прогулку. Бабка перекрестила его на дорогу, а мне сказала «Вот он у меня завсегда такой».
А в это время улица представляла собой людское море разливанное. В эту деревушку стекался народ, особенно молодежь, из других сел и деревень.
Тьма-тьмущая цветастых платьев, особенно платков и ярких рубах, волнами катилась между изб по широкому уличному коридору. Звуки гармошек, частушки, песни, притоптывание, приплясывание, лузганье подсолнухов и визг девок, – все это тонуло в пыли и заливалось солнечным светом.
Вскоре бабка пошла искать деда и привела его, но уже без пояска, в разорванной рубахе, с царапиной на щеке и с запекшейся кровью под носом. Слегка, даже нежно пожурив его, она стащила с него сапоги и уложила спать.
На утро старик жаловался мне на «плохую паску», говорил … «Что это за праздник, когда никто никого не порезал!…»
Вот каковы были нравы.
Помимо обслуживания буровых скважин приходилось уделять много сил и времени таким горным выработкам, как шурфы.
В Сандове мы вели разведку песчано-гравийно-галечного материала в крупных, так называемых, озовых месторождениях. И был довольно длительный период, когда одновременно велась проходка очень глубоких (80-метровых) шурфов в количестве пятнадцати комплектов. За предлинный рабочий день я успевал только по одному разу спуститься в забой каждого шурфа.
Опускались в шурфы примитивным способом – «в седле»,- верхам на палке, просунутой в петлю, предназначенную для спуска на забой бадьи. Безопасность такого «путешествия» зависела целиком от совести и физической силы воротовщика, спускающего или поднимающегося тебя. Но все обходилось благополучно, и в прекрасные солнечные дни с такого глубокого забоя я с удовольствием любовался звездами небосвода. Да, в яркие солнечные дни звезды были видны вполне отчетливо.
Шурфы были очень опасными из за неустойчивости пород. Мы словно бы проходили сухой сыпучий горох.
Я всегда просил воротовщиков спускать меня в шурф медленно. За венцами крепи шуршало, осыпалось. От давления породы крепь местами потрескивала. Слегка постукивая по крепи молотком, определяя наиболее слабые места, я отмечал их цветным карандашом, помогая тем самым горному десятнику, который в этих местах прорезал в крепи небольшие оконца, и через них пустоты забучивались глиной, перемешанной с соломой.
Сейчас я с улыбкой вспоминаю, как начальник сандовской командировки маленький черненький татарин «спекулировал» моим плащом!
Дело в том, что я носил тогда яркий светло-бежевый плащ, очень заметный издали, и имел привычку всю жизнь, что называется до седой бороды, рано появляться на работе. Так было и в то время. Ранними утрами, часов в пять мою небольшую фигуру, а точнее выдающий меня с головой этот светлый плащ можно было видеть удаляющимся от деревни в сторону редких перелесков и холмов, к нашим шурфам. Я забирался на самый высокий холм, с которого далеко была видна окрестность, и в ожидании рабочих любовался оттуда природой.
А тем временем начальник командировки выстреливал на разводе лагерников и, показывая в сторону моего холма, распекал их за то, что они вечно запаздывают. Он обычно говорил:
– Вы всё спите, на работу вас не выгонишь. А ваш начальник давно уж на работе. Вон смотрите где уже плащ Троицкого!
Мою фамилию правильно он не выговаривал, а посему с его уст я превращался в Троцкого!
Вспоминаю и мрачный случай, происшедший именно на наших изыскательских работах.
Среди проходчиков шурфов у нас был замечательный забойщик, молодой украинец. Он работал просто артистически. Всегда перевыполнял план. И как-то во время ликвидации пройденного шурфа, будучи в забое, нарушил основной закон техники безопасности. Дело в том, что при ликвидации, собственно при процессе обратной проходки шурфа, полагается, начиная от забоя вынимать только по одному венцу крепи, после чего немедленно засыпать забой грунтом, подаваемым сверху в бадье. И так после каждого венца! А наш герой, зная это прекрасно, вынимал венец за венцом, отправляя их на гора́, благо обнаженные от крепи стенки продолжали быть более или менее устойчивыми. Он торопился в работе и пренебрег элементарными правилами. Вот он обнажил стенки себе уже по пояс… по плечи… И… случилось то, что и должно было случиться: стенки внезапно «пошла» и порода скрыла забойщика. Его завалило с головой на глубине четырех метров.
Чрезвычайное происшествие! (ЧП). Срочно у шурфа появились начальник партии, я и горный десятник, оказавшийся благодаря счастливой случайности поблизости.
Не стоит описывать наше волнение, связанное не столько с нашей ответственностью, сколько с судьбой несчастного. Мы приняли все немедленные меры к спасению и начали в самом срочном порядке как бы вторичную проходку этого шурфа. Командовал и принимал непосредственное участие в работах в качестве забойщика наш прекрасный горный десятник по фамилии Акиньшин.
Пострадавшего засыпало в позе стоя. Акиньшин, разгребая песок, дошел до его головы. Обнажились волосы. Аккуратно было высвобождено лицо, шея. И когда откопали половину туловища, на пострадавшем закрепили канат и начали медленно поднимать на поверхность. На засыпанном забое остались его сапоги. Бережно мы положили его на траву в тени куста. Глаза у него были закрыты, но он еще дышал.
Однако что значит молодость! Пролежал он около двух часов, а когда полностью пришел в сознание, – опять стал рваться в забой! Безусловно, это ему запретили и направили в медпункт лагеря.
Следующий случай, о котором мне хочется рассказать, прямо касается меня, и я до сих пор терзаюсь тем, что как я только мог подумать такое!?
Как обычно в тот день я бродил вокруг шурфов, как вдруг ко мне подходит тот самый забойщик, чудом спасшийся из шурфа, отзывает меня и, кивая в сторону, шепчет:
– Гражданин начальник, Петров «пошел».
Я оглянулся и заметил, что один из топографических рабочих начал не спеша удаляться от нашего участка в сторону леса. Я сейчас же последовал за ним. Забойщик догнал меня и упросил, чтобы я разрешил ему идти со мной. Я дал согласие.
Сначала по неровной всхолмленной поверхности чередовались жиденькие перелески, через которые шел Петров. Мы неотступно следовали за ним, прятавшись за кустами и стволами деревьев. Затем путь преградила пашня. Петров подошел к пашне, снял обувь и, ни разу не оглянувшись, пересек ее разутым. Вообще я обратил внимание на то, что он шел от самого участка работы не оборачиваясь. Какое-то сомнение вкралось в мою душу. Как только он миновал пашню и скрылся в чаще, мы бегом по его следам также пересекли пашню я продолжали его преследовать. Прячась за стволами больших деревьев, я убедился, что шел он не спеша.
Далее мы спустились в заросший овраг и увидели невдалеке маленькую часовенку, стоящую в самом тальвеге оврага. Беглец подошел к ней и стал что-то шарить в густой крапиве, окаймляющей заброшенную часовню. Тут я уже не выдержал и подошел к нему вплотную. Он все еще не видел нас. Как только он нагнулся в крапиве, я окликнул его.
– Петров, что ты тут делаешь?
– А мы, гражданин начальник, вчера до поздна работали здесь с топографом, очень устали и спрятали тут промерную ленту со шпильками. Вот меня и послали за ними.
И действительно он извлек из крапивы ленту и шпильки.
Я был морально сражен, взглянул на своего забойщика с молчаливым укором. Вот так «побег»!
Еще раз хочется подчеркнуть, что жили мы с рабочими в большом миру и они нас никогда ни в чем не подводили. Я как я мог подумать такое?
Возвращались на участок ухе втроем, мирно беседуя. Я успел приказать забойщику, чтобы он никогда не говорил бы Петрову о том, что мы заподозрили его в побеге.
Среди буровых мастеров (также из зк) был у нас один по прозвищу Гришка-змея. Это был крепкий здоровый лет тридцати пяти малый. Рыжеватая голова с маленькими прищуренными глазами держалась на толстой поистине бычьей шее. Он имел срок десять лет, но за что, – никто не знал. И невозможно было «подъехать» к нему с подобного рода расспросами. Он был исключительно угрюмым и на редкость молчаливым.
До сих пор не знаю как и почему, но мне все же удалось выведать у него причину, благодаря которой он очутился в лагере.
Вот что явствовало из его рассказа.
Они действовали большой группой на Украине. Это был своеобразный трест, имевший в нескольких городах свои отделения, «сотрудники» которого выполняли определенные функции. Цель этой группы – ограбление бывших помещиков и всех остатков богатых людей. Им были известны имена и адреса многих бывших. У них хорошо была налажена служба разведки, предшествующая операциям. Они располагали транспортом, оружием, словом всем необходимым для выполнения процесса ограбления, которое осуществляли обычно темными ночами. Одна группа грабила, другая транспортировала награбленное в определенные города (назывался в честности Ростов-на-Дону), третья группа реализовывала награбленное. «Мокрым делом» они не занимались и оружие служило им лишь средством самообороны.
Роковой случай для Гришки – змеи произошел примерно так.
Однажды они выехали в один из дальних хуторов, где поблизости в огромном доме жила богатейшая одинокая старуха, вернее доживавшая свой век. Ехали на нескольких пароконных повозках, зная заведомо, что у старухи ломятся сундуки от драгоценностей, лисьих и соболиных шуб и прочего богатства.
Когда они вплотную подъехали к намеченной обители,- то глазам своим не поверили. Дом был ярко освещен! Свет лился из всех многочисленных окон! Была глубочайшая ночь. Теряясь в догадках, налетчики выслали вперед разведку, вторая установила простую истину: посреди большой залы в гробу лежала хозяйка заманчивых богатств, а вокруг нее сновала многочисленная родня, слетевшаяся подобно воронью на дележ имущества покойной. Среди родни было иного лиц мужского пода.
При создавшейся ситуации налетчики все же не отступили и приняли решение обобрать покойную. У всех окон была расставлена засада и операция началась. Операция очень рискованная, невыгодная. Завязалась перестрелка с родственниками. В результате перестрелки один или двое были убиты. До конца операция так и не удалась. Были уже связаны и уложены на пол все родственники покойной, были взломаны все сундуки и часть их содержимого была погружена на повозки. Но или кто-то успел предупредить, или стрельба вызвала неожиданное появление на месте происшествия машин с представителями местной власти, милиции, оперативников.
Незначительной части грабителей удалось скрыться, а большая часть была арестована, в числе ее оказался и Гришка-змея. А дальше, как и полагается, был суд, который и предупредил встречу автора этих строк с Гришкой-змеей в исправительно-трудовом лагере. Вот и вся история, рассказанная мне ее участником.
Окончив свой рассказ, Гришка-змея еще раз заявил мне, что никогда «мокрым делом» не занимался и к убийству родственников в доме старухи прямого отношения не имел. Возможно он прав. Поверить ему можно было.
Иногда нам полевикам приходилось помогать камеральщикам.
Дело в том, что частенько не хватало пиломатериалов для поделки ящиков под образцы пород, и для высвобождения заполненных образцами ящиков приходилось завертывать образцы в оберточную бумагу.
Проделывали мы эту операцию настолько тщательно, что наша работа напоминала собой упаковку продуктов в каком нибудь хорошем гастрономе.
Качество упаковки проверяли довольно оригинальным способом: брали завернутый образец, даже сухого песка (не говоря уже о глине), отходили с ним к одной из стен рабочего помещения и затем с силой бросали его в противоположную стену комнаты. Бумага при этом не рвалась!
Вот так работали.
Окончание строительства канала Москва-Волга застало меня на Карамышевском гидроузле, располагавшемся по тем временам под Москвой, а ныне собственно уже в Москве. Такими темпами расстроился наш столичный город!
Гидроузел состоял из плотины № 24, шлюза № 9 и Хорошевского спрямительного канала. Многие москвичи в теплые летние дни ездят отдыхать в известный своими пляжами Серебряный Бор и у самого Бора пересекают этот спрямятельный канал. А на троллейбусах, автобусах и автомашинах, проезжая к Бору по Хорошевскому шоссе, они оставляют чуть в стороне бывшую деревню Мневники, расположенную на левом берегу Москвы-реки, возле которой красуется сооружениями Карамышевский комплекс гидроузла.
В Карамышеве не было пожалуй каких то эпизодов, на которых можно было бы заострить свое внимание. Единственно о чем мне хотелось бы сказать, так это о моем непосредственном начальнике, районном геологе Г.Ф.Козицком.
По каким-то мотивам, видимо, личного порядка, по окончании всех работ в такой ответственный момент ему удалось улизнуть из нашей партии во Львов. И мне пришлось буквально одному сдавать все геологические материалы по району работ.
Меня вызвали в Дмитров, в сектор инженерно-геологических изысканий, где в течение двух-трех недель я проделал необходимую завершающую работу.
Трудясь в секторе и живя в «гостинице» – общежитии Управления МВС для командированных, я обратил внимание на общительного молодого геолога, носившего по тогдашней моде в клетчатую ковбойку. Мы познакомились. Он, видимо, тоже завершал сдачу материалов по своему объекту.
Этот скромный, но вместе с тем веселый человек – Артамон Григорьевич Лыкошин остался моим хорошим знакомым на долгие годы.
Мои опасения, что мне будет трудно справиться одному с большой работой в секторе, не оправдались. Все обошлось вполне благополучно.
Довольно часто районы строительства канала и в частности Перервинский гидроузел посещал Сталин. Приближающийся кортеж правительственных машин (зисов с белыми покрышками колес) можно было определить по облакам пыли над шоссе со стороны Москвы.
Обычно в эти поездки Сталин брал с собой кого-либо из наркомов, чаще всего с ним приезжал Каганович, и другие ответственные липа,
К его приезду с объектов, предназначавшихся к показу, убирали лишний народ. Но мне благодаря хорошему знакомству с часовыми из охраны объектов не раз выпадала возможность оставаться на месте и таким образом видеть Сталина довольно близко.
Как всегда; Сталин появлялся в своем светлом костюме: – «сталинке» и брюках, заправленных в сапоги. Его голос, звучащий с характерным кавказским акцентом, был чрезвычайно тихим. Говорил мало. Выслушав внимательно докладывавшего ему руководителя стройки объекта (обычно это был всегда напуганный и бледнеющий от волнения Кочегаров), Сталин немногословно, но достаточно веско делал замечания, давал советы и указания. Пребывание его на объекте, как правило, было очень непродолжительным. Однако в короткое время он вполне оценивал для себя положение и состояние дел на стройке.
Стройка канала велась исключительными темпами. Бывало возвращаясь поздно вечером с полевых работ, мы обычно не узнавали того или иного сооружения, мимо которого проходили рано утром, спеша на работу. Сооружения канала, протянувшегося на 128 километров от Волги у с.Иванькова до Москвы-реки у самой столицы, росли не по дням, а по часам.
Надо однако заметить что самое интересное, весомое, внушительное, результаты претворения человеческой мысли и физического труда в гидротехнические сооружения остаются к сожалению под водой.
Исключительный интерес представляет побывать, побродить по дну камеры шлюза, готовой к заполнению водой. Но осуществить такую прогулку возможно только непосредственным участникам строительства, проектантам-гидротехникам и нам – изыскателям, работавшим совместно с ними.
Находясь в камере, во-первых, поражаешься ее внушительными размерами – и длиной, и шириной, а главное – глубиной. Стоя на дне, надо было задирать голову, чтобы увидеть верхние бетонные бортики камеры. Во-вторых, поражаешься изумительной чистотой внутри камеры. Необыкновенно ровное дно напоминает стол, накрытый свежей скатертью. Высоченные длинные стены, покрытые черным гидроизолирующим составом, блестят как наведенный глянец. Массивные, покрашенные в красно-черные цвета, ворота голов поблескивают металлом. В специальных гнездах, нишах покоятся свежевыкрашенные цепи, шестерни и другие металлические детали механизмов ворот. И все это затем скрывается под водой.
Следует отдать должное не только строителям, но и архитекторам канала. Они сдали в эксплуатацию чудесные сооружения, и не только воплотили в натуре проектные замыслы гидротехников, но и создали высоко эмоциональные сооружения, радующие глаз своим безукоризненным благоустройством, внешним художественным оформлением, озеленением вокруг них. На территориях, примыкающих непосредственно к сооружениям, приятно отдохнуть.
В районе гидроузлов чистые панели – тротуары вдоль парапета, ограждающего шлюз, параллельного тротуарам или песчаным дорожкам зеленые газоны цветочными клумбами.
Здесь же и флюгера, и каравеллы, и другие скульптуры. Между отдельными блоками парапетов сверкают на солнце светлой краской массивные причальные тумбы(кнехты). Часто встречаются красиво развешенные звенья провисающих цепей, якоря. Везде чистота, ни соринки.
У шлюзовых голов стоят белоснежные двухэтажные здания. В их светлых помещениях у пультов управления и микрофонов сидят диспетчеры. Во время шлюзования они часто выходят на балкончика и представляют в своих новеньких формах речников – эксплуатационников.
Уникальным сооружением канала является несомненно северный речной вокзал столицы, расположенный в Химках. О нем трудно говорить. Туда надо съездить и посмотреть это великолепное сооружение в натуре. Увиденное будет красноречивее всяких слов.
15 июля 1937 года – официальная дата окончания строительства и сдачи в эксплуатацию канала Москва – Волга. Это событие широко освещалось в прессе.
Многих участников создания канала отметили присвоением звания «ударник МВС» с вручением специального нагрудного знака. Этой награды был удостоен и я.
Началось наше, празднество, длившееся три-четыре дня. Мы все в праздничных костюмах со значками на груди прибыли на северный речной вокзал.
Там нас поджидала, флотилия безукоризненно белоснежных, только что спущенных на воду теплоходов – лайнеров. Мое место оказалось в каюте флагмана, на борту которого золотилась надпись «Иосиф Сталин».
Мы первыми опробовали канал от Москвы до самой Иваньковской плотины и поплавали по Московскому морю.
Плавание на теплоходах за все время пути было обставлено максимальной заботой и вниманием к нам. Прекрасные каюты, не менее прекрасные буфеты. Нас сопровождала большая труппа московских артистов, которые весь путь давали для нас концерт за концертом.
Можно представить какое было у нас праздничное торжественное настроение. Мы были именинниками. Всюду на борту теплохода царили веселье, смех, лились звуки музыки. Мы блаженствовали, отдыхая.
По возвращении в столицу теплоходы ошвартовались у набережной Центрального парка культуры и отдыха имени Горького.
Празднество продолжалось. В гигантском по тем временам Зеленом театре парка для нас закатили грандиозный концерт. Все это запомнилось надолго.
И теперь всегда, когда бываешь вблизи канала, смотришь на его сооружения или плаваешь па нему, с удовлетворением отмечаешь, что и ты внес свею посильную лепту в развитие народного хозяйства и процветание своей родины, что и ты сделал свою столицу портом пяти морей.
В июле 1962 года страна отмечала «серебряный» – двадцатипятилетний юбилей канала.
Для желающих была организована поездка по каналу. В отличив от прежнего маршрут был значительно короче и обстановка условий поездки была значительно скромнее. Но также мы плыли от Химкинского речного вокзала, куда и вернулись обратно.
Пассажиров на теплоходе оказалось больше чем полагалось. Но нас это не смущало и мы поочереди уступали друг другу место посидеть. Приятно было встретить на палубе старых знакомых, и кое-кого по прошествии стольких лет, откровенно говоря, трудно было узнать. Годы берут свое – стареют люди. Но мы все же узнавали и с удовольствием всю дорогу наслаждались воспоминанием о далеком прошлом, воскрешали в памяти эпизоды жизни и работы на канале.
