Продолжая тему “бродячих сюжетов” в среде дмитлаговских художников, интересно рассмотреть трансформацию сюжета женщин за рулём.

Дмитлаговский художник, тридцатипятник Василий Жарков, работавший в Центральных художественных мастерских, первым использовал тему женщины за рулём и использовал её в оформлении “сборника творчества каналоармеек”, включившего в себя стихи и прозу женщин-заключённых Дмитлага под названием “Каналоармейка”. Книга вышла в серии “Библиотека “Перековки” под номером 10 в октябре 1935 года.

Его старшие товарищи, как по возрасту, так и по опыту, продолжили развитие темы. В мартовском выпуске журнала “На штурм трассы” 1936 года сразу два художника предложили свои интерпретации в совершенно разных манерах. Глеб Кун изобразил  вариант городской женщины за рулём автомобиля, в крагах, с развевающимся лёгким шарфом и даже неким подобием модной причёски.

Шофёрка Сергея Щёлокова изображена вполне пролетарско-каналоармейского типажа – в кабине грузовика, в бушлате и рабоче-крестьянской косынке.

Не смог удержаться от разработки колоритной и многообещающей темы и другой дмитлаговский художник, Константин Соболевский.

Первая работа на эту тему появилось в книге “Каналоармейский плакат” (“Библиотека “Перековки” №27), сданной в набор 4 июня 1936 года. Скорее всего плакат был создан не к изданию книги, а ранее, и, несомненно, под влиянием набросков Куна и Щёлокова.

Чуть позже, в июле 1936 года, Соболевский опубликовал очередной набросок женщины за рулём в июльском номере журнала “На штурм трассы” за 1936 год.

В ноябре того же года плакат с женщиной-шофёркой приобрёл практически завершённый вид и был опубликован в ноябрьском номере журнала “На штурм трассы”.

В конце 1936 года вышел сдвоенный номер за ноябрь-декабрь общесоюзного журнала “Техника – молодёжи” с огромным тиражом 125 000 экземпляров, полностью посвящённый строительству канала Москва-Волга. Он стал “пробным шаром” для издания книги о канале в серии “История фабрик и заводов”, основанной ещё М.Горьким. Но внутриполитическая борьба не на жизнь, а на смерть в силовых органах страны похоронила практически полностью свёрстанную книгу.

Благодаря публикации в этом журнале, а не внутри Дмитлага и не на страницах лагерной прессы, плакат Константина Соболевского с изображением шофёрки стал широко известен и легко узнаваем, благо ему была отведена целая страница.

В 2000 году была напечатана серия открыток “Художники Дмитлага”. К сожалению серия состояла только из 5 открыток с работами только двух художников. Плакату Соболевского повезло – он был выбран издателями и опубликован, причём в своей последней версии по журналу “Техника – молодёжи”. Жаль, что качество печати оставляет желать лучшего, но лучше так, чем никак.

P.S. На следующий день после публикации материала мне прислали современные фотографии, сделанные в Химках. Искусство Дмитлага продолжает вдохновлять!

А.Г. Плотникова, Институт мировой литературы им. А.М. Горького Российской академии наук, aplotnikovaimli@gmail.com
И.В. Кувырков, Долгопрудненский историко-художественный музей, ig-kuv@yandex.ru
Максим Горький. Парадигмы философских и художественных поисков ХХ–ХХI вв. Горьковские чтения 2022 года: Материалы XL Международной научной конференции. Нижний Новгород: ННГУ им. Н.И. Лобачевского, 2022. – 325 с. С.108-114.

В статье раскрывается история взаимодействия М. Горького с молодыми писателями культурно-воспитательного отдела Дмитровского исправительно-трудового лагеря на строительстве канала Москва–Волга. Горький считал помощь литераторам Дмитлага особо важной задачей. Стараясь способствовать интеллектуальному и эстетическому росту «перековавшихся» бывших преступников, проявивших литературные способности, он неоднократно рецензировал и редактировал их произведения. Исследование позволяет не только уточнить факты биографии позднего периода жизни Горького, но и восстановить личные судьбы сотрудников КВО Дмитлага Н. Жигульского, Л. Богдановича, М. Брилёва, Л. Нитобурга, Л. Могилянской. Статья основана на материалах неизвестной ранее переписки М. Горького и С.Г. Фирина, руководителя Дмитлага, хранящейся в Архиве А.М. Горького в Институте мировой литературы РАН, а также на документах, представленных на интернет-портале «Москва – Волга».

Ключевые слова: Дмитровский исправительно-трудовой лагерь, Н. Жигульский, Л. Богданович, М. Брилёв, Л. Нитобург, Л. Могилянская, С.Г. Фирин, начинающие писатели.

Деятельность М. Горького – наставника начинающих писателей – широко известна. Где бы он ни находился – в Нижнем Новгороде, на Капри, в предреволюционном Петрограде или в Москве – везде к нему несли свои произведения поэты, прозаики, драматурги, мечтавшие об одобрении знаменитого писателя. Несмотря на загруженность общественной и творческой деятельностью, Горький находил время для чтения и анализа этих текстов, давал подробные аналитические отзывы. Многое написано о его руководстве журналом «Литературная учеба», о той «путевке в жизнь», которую он дал многим авторам, составившим основу литературы середины ХХ века.

Однако до сих пор почти ничего не было известно о помощи Горького молодым писателям, оказавшимся в заключении, в том числе в Дмитровском исправительно-трудовом лагере. Это связано не только со сложностью и травматичностью темы, но и с труднодоступностью и разрозненностью документов Дмитлага. Системная работа по консолидации этих материалов осуществляется на портале «Москва–Волга», а при подготовке писем Горького для полного собрания его сочинений в архиве писателя был обнаружен ряд источников, позволяющих дополнить наше представление об этом вопросе. В первую очередь, это переписка Горького с начальником Дмитлага Семеном Григорьевичем Фириным, письма каналоармейцев писателю, а также некоторые печатные издания.

С.Г. Фирин особое внимание уделял работе культурно-воспитательного отдела лагеря, видя в агитации и пропаганде мощный инструмент оружие для т.н. «перековки» – трансформации сознания заключенных «из социально опасных в социально полезных». Он переводил писателей и художников из других ИТЛ, приглашал творческие кадры в качестве вольнонаемных, искал талантливых людей среди рабочих Дмитлага. В Дмитровском лагере выходило более 30 печатных изданий, в том числе на языках народов СССР. Особой популярностью пользовались ежедневная газета «Перековка», «женская» газета «Каналоармейка», литературно-художественный журнал «На штурм трассы», инженерно-технический «Москва–Волгострой», а также книжная серия «Библиотека “Перековки”», где печатались авторы из числа заключенных и вольнонаемных Дмитлага. В этой деятельности Фирин искал поддержки Горького, с которым познакомился во время работы над известной книгой о строительстве Беломорско-Балтийского канала, и регулярно присылал писателю литературный журнал «На штурм трассы», книги «Библиотеки “Перековки”», рукописи писателей и поэтов.

Горький считал помощь литераторам Дмитлага важной задачей. Стараясь способствовать интеллектуальному и эстетическому росту молодых «перековавшихся» лагерников, проявивших литературные способности, он неоднократно рецензировал и редактировал их произведения. Однако стремление поддержать молодых авторов, как правило, не уменьшало критической зоркости писателя. Горький прочитывал эти откровенно слабые произведения очень внимательно, делал множество помет, и вердикт его часто был чрезвычайно суров. Не принимая лояльность к советской власти за талант, Горький видел в этих текстах художественную слабость. Тем не менее его участие в жизни этих молодых людей часто спасало их.

Отправляя Горькому литературный журнал Дмитлага, Фирин, как правило, просил писателя об отзыве. Так, 18 ноября 1934 г., он писал: «…посылаю Вам № 4 нашего лагерного журнала <…> Очень хотелось бы мне знать Вашу оценку журнала – тем более, что в нем помещены и материалы литературного конкурса. В частности, хотел бы я знать, правильно ли мы дали I премию Николаю Жигульскому? Мне лично его стихи “Моя бригада” очень понравились»[1]. Николай Иванович Жигульский в детстве был беспризорником, много скитался, не имея жилья и профессии, но с ранней юности сочинял стихи и рассказы, пытался печататься. О себе он писал так: «Я был беспризорником, красноармейцем продотряда, беспатентным торговцем папиросами, избачом, рыбаком, доменщиком, углекопом, продавцом газет, секретарем сельсовета, милиционером, вором, автором блатных песенок для базарных слепцов, репортером и просто бродягой»[2]. В 1933 г. Жигульский был арестован и попал в Дмитлаг на общие работы. Он печатал стихи и очерки в лагерной прессе, а затем написал повесть, которую Фирин в марте 1934 г. отправил Горькому со словами: «Вы заинтересовались рассказом Жигульского “Мятель” и просили Вам его прислать для правки. Оказывается, рассказ-то разросся в целую повесть. Все же посылаю Вам это произведение»[3]. Горький отнесся к этой повести с большим вниманием и тщательно выправил ее для печати. Уже после смерти Горького Фирин писал об этом: «Вся рукопись этого рассказа Жигульского испещрена любопытными поправками Алексея Максимовича <…> А на заглавном листе – ободряющая молодого писателя надпись»[4]. Повесть была напечатана в журнале «На штурм трассы» (1935. № 3). В 1935 г. Жигульский написал поэму «Строится жизнь», которая была опубликована отдельной книжкой в «Библиотеке “Перековки”». Горький анализировал и ее, о чем Фирин сообщил агитбригаде Жигульского телеграммой: «Поэму Жигульского Алексей Максимович прочитал и, несмотря на некоторые ее недочеты, – одобрил и отметил поэму как литературное произведение, заслуживающее внимания»[5].

Участие Горького очень вдохновило молодого человека, он стал много печататься, руководил Волжской агитбригадой имени Горького на канале. После освобождения остался в Дмитлаге, был зачислен в КВО на должность литературного работника. В серии «Библиотека “Перековки”» кроме поэмы «Строится жизнь» вышла его книга «Искупление» (1936). Вершиной его литературной карьеры стало вступление в Союз советских писателей в статусе кандидата и назначение на должность заведующего отделом прозы в журнале «На штурм трассы» Дмитровского ИТЛ в 1936 г. Он не только писал стихи, очерки, рассказы, но и помогал другим лагерным писателям: Михаилу Брилеву, Леониду Богдановичу.

Отправляя Горькому 22 декабря 1935 г. уже изданную в серии «Библиотека “Перековки”» книгу Леонида Константиновича Богдановича “Время зовет”[6], С.Г. Фирин писал: «…Богданович, довольно известный вор “Ленька-Тюлень”. Немного ему литературно помог наш же питомец Ник<олай> Жигульский. Я Вас прошу прочитать первую вещь Богдановича, потому что считаю необходимым по- хорошему его подбодрить, – очень уж горит человек. Если он узнает, что Вы прочитали написанное им, – это послужит величайшим стимулом в его дальнейшей работе над собой»[7]. Для бывшего вора-рецидивиста Богдановича «Время зовет» не было дебютом, его стихи и рассказы печатались и раньше в журнале «На штурм трассы». Экземпляр книги – большая библиографическая редкость – сохранился в Архиве А.М. Горького. В книгу вошло пять глав: «Стежки-дорожки», «На просторном канале», «Разными путями», «Путями перековки», «Время зовет». Герои этих историй, в прошлом – односельчане, вследствие своих преступлений (растрата, случайное убийство и др.) попадают в Дмитровский ИТЛ на строительство канала Москва–Волга и, проходя «перековку», исправляются и становятся честными членами общества. В предисловии к книге Богданович писал: «Моя прошлая жизнь, шалая, как осенний ветер, била меня крепко, и я падал, в падении думая, что я самый несчастный человек в мире. <…> Я полжизни провел по домзакам, бежал и снова попадал. Я никогда не смел мечтать, что я напишу рассказ и увижу его напечатанным»[8].

Горький прочел книгу Богдановича, оставив в тексте многочисленные пометы стилистического характера, и написал на титульной станице: «Это надобно очень сильно сократить да почистить язык, слишком небрежный и размашистый. Тема серьезная». Фирину он ответил так: «С изданием рассказа Богдановича Вы поторопились, это для меня – несомненно. Рассказ – плохой, в нем от автора нет ни одного живого слова, а тема рассказа у нас “разрабатывалась” так многократно и поверхностно, что уже достаточно скомпрометирована. И для того, чтобы восстановить ее глубокое значение, очистить ее от легкомысленной словесной шелухи, к ней нужно подойти серьезно, как-то по-новому, новыми словами просто и ярко показать ее великий социальный, революционный смысл. Богданович для этого – непригоден. <…> Очень советую Вам не выпускать книжек без редактуры какого-нибудь строгого литератора – Иванова, напр<имер>»[9].

Получив письмо Горького, начальник Дмитлага поспешил ответить телеграммой: «Ваше письмо <со> справедливой критикой Богдановича послужило для меня хорошим уроком. Вчера же собрал литературный актив, зачитал письмо. Ваше внимание <к> лагерной литературе воодушевило всех. Основательно поговорили и дали слово не шалить <в> литературных делах. Объявляем поход против халтуры»[10]. Фирин также отправил Горькому 19 мая 1936 г. письмо, где писал подробнее: «Ваше письмо с критикой книжки Богдановича я со всеми лагерными литераторами серьезно проработал. Народ у нас, знаете ведь, чуткий, – Ваше внимание все оценили, всех очень тронуло Ваше письмо. С самим Богдановичем чуть не случился печальный казус: он так расстроился Вашей справедливой критикой, что собрался было травиться. К счастью, все обошлось благополучно и Богданович искренне раскаялся в своем глупом поступке»[11]. Драматичная история самолюбивого молодого писателя едва не закончилась несчастьем, однако впоследствии он продолжал публиковаться в прессе Дмитлага. В 1936 г. он напечатал стихи на смерть Горького, а через год – рассказ «Пиковый интерес».

Отзыв Горького о рассказе другого молодого автора Дмитлага стал одним из последних его писем. В конце весны 1936 г. Фирин отправил Горькому рассказ, написанный неоднократно судимым за воровство Михаилом Алексеевичем Брилевым. 19 мая он писал Горькому: «Я Вам посылаю рукопись Михаила Брилева (рецидивиста), который, по-моему, написал занимательную повесть “Уксус”. В этом ему литературно помог наш лагерный поэт Николай Жигульский. <…> Мне кажется, что эта вещь Вас должна несколько обрадовать – она, по-моему, лучше многого из написанного до сих пор в лагере»[12].

В рассказе «Уксус» раскрывалась история преступника с сильным характером, попавшего на строительство канала и долго сопротивлявшегося «перековке». Очевидно, она была построена на биографическом материале автора. Сам Брилев о себе сообщал: «В прошлом я – вор. В просторечии говоря, – жулик. И в мыслях никогда прежде не имел культурно и содержательно жить. И уж совсем, конечно, не мог думать о какой-либо литературной работе. Был неоднократно в лагерях. <…> Теперь я начальник отряда гидромеханизации 6-го стройучастка Центрального района МВС»[13].

Прочитав рассказ, Горький написал Фирину: «…повесть Брилева написана с хорошими намерениями, но – очень плохо: по отношению к материалу – поверхностно, по отношению к форме – неумело. Поверхностное отношение к материалу выразилось в том, что автор, затеяв изобразить историю перерождения социально опасного человека в социально полезного хотел показать его человеком сильной воли, способным на упорное и длительное сопротивление “перековке” трудом, воспитанию правдой – показал сильную волю героя только в готовности его обнаруживать свою физическую силу – бить по морде, стрелять и т.д. <…> Агенты Угрозыска и чекисты чрезмерно подсахарены и – не живые. <…> И вообще всё в повести – непродуманно, бессвязно, случайно»[14].

Отзыв был написан рукой уже смертельно больного человека, и этот факт поразил Брилева, получившего обратно рукопись с множеством помет Горького: «…я буквально не мог ни работать, ни есть, ни спать и даже раскаивался в самой своей дерзости написать книжку»[15]. Тем не менее письмо Горького он воспринял как своеобразное «благословение» и указание будущего пути: «…если великий мастер предъявил мне такие серьезные требования, значит, есть, что требовать, значит, могу и обязан я писать лучше, чем пишу теперь» [16]. На смерть писателя Брилев написал траурную поэму «Учителю», которая была опубликована в журнале «На штурм трассы» (1936. № 7. С. 20).

Горьковская правка рукописей Н. Жигульского, Л. Богдановича и М. Брилева и суровые отзывы писателя об их произведениях были подробно проанализированы в статье Романа Тихомирова «Реликвии советского гуманизма» в журнале «На штурм трассы». Здесь же была факсимильно воспроизведена страница рукописи Брилева «Уксус» с правкой Горького. Публикуя эти отзывы Горького, каналоармейцы не скрывали критического отношения писателя, но некоторое смещение акцентов существенно снижало строгость его оценки. Р. Тихомиров сумел виртуозно интерпретировать отрицательные отзывы и заключить: «Здесь, в этой оценке, заключается не только перечень неудач неопытного еще прозаика. Нет. Опытнейший художник, внимательно и дружески вкладывает в строки своего письма все, что может помочь начинающему писателю превратить свою вещь в совершенную, правдивую, подлинно литературную». Общий вывод Тихомирова был таков: «Письма, отзывы, указания Алексея Максимовича Горького стали для молодой каналоармейской литературы знаменем, путем к совершенству, подлинными реликвиями советского гуманизма и культуры»[17].

В культурно-воспитательном отделе Дмитлага работали и те авторы, которые стали признанными писателями до ареста. Наиболее выдающимися из них можно считать Льва Нитобурга и Ладу Могилянскую.

Лев Владимирович Нитобург печатал статьи и рассказы с начала 1920-х годов. 19 сентября 1928 г. начинающий литератор написал Горькому письмо, в котором просил прочитать отрывок из его романа «Семья Замковых», который был опубликован в журнале «Новый мир» (1928. № 9. С. 104–153), а также о личной встрече. Они встретились через несколько недель, 12 октября 1928 г. Горький и позднее интересовался работой Нитобурга, рекомендовал его редакции своего журнала «Наши достижения», разбирал его произведения на страницах «Литературной учебы». Впрочем, позднее он раскритиковал его роман «Немецкая слобода» в рамках дискуссии о языке, развернувшейся на страницах советских газет.

В 1934 г. Нитобург был арестован по общеуголовному обвинению и отправлен в Сиблаг ОГПУ СССР, откуда 2 июня написал Горькому письмо с просьбой о помощи. Спустя месяц при содействии Горького он оказался в подмосковном Дмитлаге, где работал в культурно-воспитательном отделе. Нитобург руководил выездной редакцией лагерной газеты «Перековка» и много печатался сам как под собственным именем, так и под псевдонимом Андрей Расстанов. В серии «Библиотека “Перековки”» вышли его книги «Стахановцы бетона» (1936) и «Москва-порт» (1937). 23 ноября 1935 г. Нитобург был освобожден, но остался в КВО Дмитлага как вольнонаемный. По сути, ему было поручено формирование основного состава культурно-воспитательного отдела, и по его рекомендации в Дмитлаг были переведены и талантливый публицист Роман Тихомиров, и детский поэт Давид Виленский.

Лада (Лидия Михайловна) Могилянская с ранних лет проявляла способности к литературе. Начала печататься в 1919 г. в украинских литературных журналах «Новая генерация», «Зоря», «Червоний стяг». В 1920-х годах входила в литературное объединение «Плуг», стала членом Союза печатников. В январе 1929 г. она была арестована по делу «Демократического союза». Ее отец, литератор М.М. Могилянский, был знаком с Горьким много лет, и обратился к знаменитому писателю с просьбой о помощи, а тот переадресовал просьбу Г.Г. Ягоде. Ладу приговорили к 10 годам лишения свободе, она побывала на Соловках, затем работала на строительстве Беломорско-Балтийского канала. Там ее и заметил Фирин и перевел в культурно-воспитательный отдел. Спустя четыре года Лада была освобождена и в 1933 г. приехала в Дмитлаг. Здесь литературный талант и опыт Лады Могилянской, приобретенные на Беломорканале, оказались весьма востребованными. Она редактировала лагерную газету на украинском языке «За нову людину», работала в журнале «На штурм трассы», тираж которого превышал 3000 экземпляров, публиковала свои стихи и очерки на украинском и русском языках во многих изданиях Дмитлага. Активно участвовала в женском стахановском движении Москва–Волгостроя и выпустила книгу очерков «Лагерницы-стахановки» (1936) в серии «Библиотека “Перековки”», а также сборник стихотворений «Два канала» (1935). Ее положение было настолько крепким, что она пригласила к себе родного брата Дмитрия, который на Украине публиковался под псевдонимом Дмитро Тась. У него не заладилась журналистская карьера в харьковских изданиях после перевода столицы в Киев, и он охотно откликнулся на предложение сестры. В течение 1935 г. он работал в редакциях Дмитровского ИТЛ и был, судя по всему, на хорошем счету.

В 1935 г. Фирин показал Горькому стихотворения Могилянской и ее брата. Знаменитый писатель, получив эти материалы, поручил С.Я. Маршаку поддержать молодых поэтов, не разобравшись, однако, в деталях: «Дорогой Самуил Яковлевич, посылаю стихи и рисунки двух женщин, работающих на канале Волга – Москва. Одна из них – Могилянская – бывшая эс-эрка, другая – тоже что-то в этом роде, но обе уже “перековались”, приемлют Советскую власть на все 100%, активно и очень успешно работают в центральной культ-бригаде <…> Издание стихов Могилянской и Тась подействовало бы на их товарищей весьма благотворно»[18]. С.Я. Маршак ответил Горькому, что внимательно прочел рукопись и готов встретиться с молодыми поэтами. Решено было отложить встречу до возвращения Горького из Тессели. Горький с готовностью сообщил Фирину о мнении Маршака и обещал посетить Дмитлаг летом, но этого было уже не суждено, 18 июня 1936 года писателя не стало.

Через месяц после его смерти, 21 июля, Ладу Могилянскую и Николая Жигульского приняли кандидатами в Союз советских писателей. В статье «Каналоармейским поэтам», помещенном в журнале «На штурм трассы» Могилянская писала, что воспринимает этот шаг «как победу всего каналоармейского литературного коллектива». Здесь она, разумеется, вспомнила и о Горьком, который сделал многое для этого беспрецедентного достижения: «Могут быть и будут неудачи и затруднения на этом пути. Я не боюсь их. У меня есть талисман, который меня поддержит в трудную минуту. Этот талисман – дорогие мне слова Алексея Максимовича Горького, который так тепло отозвался о моих стихах»[19].

Известно немало примеров того, как отзыв Горького, даже отрицательный, воодушевлял молодых авторов, давал им стимул учиться и совершенствовать свой стиль. Вряд ли Горький понимал всю сложность положения молодых авторов, когда нещадно критиковал их работу. Он искренне верил в «перековку» оступившихся, в возможность возвращения их в общество исправленными нравственно, получившими профессию, опыт и импульс к творчеству. Конечно, молодыми писателями Дмитлага руководило не только стремление к творческому самовыражению. В первую очередь, это была возможность избежать тяжелейших общих работ на канале, получить дополнительный паек, заработать облегчение режима или даже досрочное освобождение. Однако именно близость молодых литераторов Дмитлага к руководству сыграла в их судьбе роковую роль. В 1937 г. С.Г. Фирин был арестован, было сфабриковано масштабное дело о «контрреволюционной террористической организации в Дмитлаге». Участниками этого дела стали почти все сотрудники культурно-воспитательного отдела, приближенные начальника. Все они: Жигульский, Брилев, Богданович, Могилянская, – всего 219 человек – были расстреляны в 1937 году и полностью реабилитированы в 1956 г.

Статья в текстовой версии (PDF)

M. GORKY AND THE YOUNG WRITERS OF DMITLAG

A.G. Plotnikova, Institute of World Literature A.M. Gorky Russian Academy of Sciences
I.V. Kuvyrkov, Dolgoprudny Historical and Art Museum

The article reveals the history of M. Gorky’s interaction with young writers of the cultural and educational department of the Dmitrovsky corrective labor camp during the construction of the Moscow-Volga canal. Gorky considered helping the writers of Dmitlag a particularly important task. Trying to promote the intellectual and aesthetic growth of the «reforged» former criminals who showed literary abilities, he repeatedly reviewed and edited their works. The study allows not only to clarify the facts of the biography of the late period of Gorky’s life, but also to restore the personal fates of the employees of the KVO Dmitlag N. Zhigulsky, L. Bogdanovich, M. Brilev, L. Nitoburg, L. Mogilyanskaya. The article is based on the previously unknown correspondence between M. Gorky and S.G. Firin, head of the Dmitlag, which stores in the Archive of A.M. Gorky at the Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences, as well as on documents presented on the Moscow-Volga portal.

Keywords: Dmitrovsky labor camp, N. Zhigulsky, L. Bogdanovich, M. Brilev, L. Nitoburg,
L. Mogilyanskaya, S.G. Firin, aspiring writers.

[1] Архив А.М. Горького (Москва, ИМЛИ РАН). КГ-од-2-45-6.
[2] http://moskva-volga.ru/zhigulskij-nikolaj-ivanovich-1906-1937.
[3] Архив А.М. Горького (Москва, ИМЛИ РАН). КГ-од-2-45-3.
[4] Фирин С.Г. О чем писал Горький каналоармейцам // Литературная газета. 1937. № 23. 1 мая.
[5] Николаев В. Имени Горького // На штурм трассы. 1936. № 7. С. 15–16. С. 16.
[6] Богданович Л. Время зовет. Дмитров: Издание КВО Дмитлага НКВД СССР, 1935. 44 с.
[7] Архив А.М. Горького (Москва, ИМЛИ РАН). КГ-од-2-45-16.
[8] Богданович Л. Время зовет. Дмитров: Издание КВО Дмитлага НКВД СССР, 1935. 44 с. С.2.
[9] Архив А.М. Горького (Москва, ИМЛИ РАН). ПГ-рл-47-41-1.
[10] Архив А.М. Горького (Москва, ИМЛИ РАН). КГ-од-2-45-17.
[11] Архив А.М. Горького (Москва, ИМЛИ РАН). КГ-од-2-45-18.
[12] Архив А.М. Горького (Москва, ИМЛИ РАН). КГ-од-2-45-17.
[13] Брилев М. Великому мастеру // На штурм трассы. 1936. № 7. С. 17.
[14] Архив А.М. Горького (Москва. ИМЛИ РАН). ПГ-рл-47-41-4.
[15] Брилев М. Великому мастеру // На штурм трассы. 1936. № 7. С. 17.
[16] Брилев М. Великому мастеру // На штурм трассы. 1936. № 7. С. 17.
[17] Тихомиров Р. Реликвии советского гуманизма // На штурм трассы. 1936. № 8. С. 21.
[18] Архив А.М. Горького (Москва, ИМЛИ РАН). ПГ-рл-25-22-1.
[19] Могилянская Л. Каналоармейским поэтам // На штурм трассы. 1936. № 8. С. 22.

От сайта Москва-Волга.Ру: Нашлось жизнеописание ещё одного из авторов множества статей в журнале «Москваволгострой» – профессора А.В. Знаменского, учёного-химика, осуждённого на 10 лет и работавшего в Дмитлаге. Публикуется с любезного разрешения авторов. Статья дополнена списком публикаций А.В. Знаменского в журнале  «Москваволгострой» в период с 1934 по 1936 годы и его фотографиями, сопровождавшими некоторые из его статей.
Статьи А.В. Знаменского, опубликованные в журнале «Москваволгострой»:

1. Облицовка канала — №№ 1-2, июль 1934 г 
2. Предупредительные меры для охраны бетонных плотин от разрушения — №№ 1-2, июль 1934 г 
3. Гидроизоляция бетона — №1 (7), январь 1935
4. Защита железа от коррозии — №2(8), февраль 1935 
5. Гидроизоляционные и антикоррозийные покрытия Перервы — № 4(10), апрель 1935
6. Исследование воды Москва-реки — № 5(11), май 1935 
7. Исследование воды Москва-реки — № 6 (12), июнь 1935 
8. О трепелах Дмитровского района — № 9 (15), сентябрь 1935 
9. Искусственный камень (в соавторстве с инж. С. Иустиновым) — № 2 (20), февраль 1936 
10. Вода Москва-реки — № 3 (21), март 1936 

Зайцева (Баум) Е., Пономарева И. Правда и вымысел в жизни одного Ди-Пи: Александр Знаменский // Люди мира: Русское научное зарубежье / Под ред. Д. Баюка. М.: Альпина нон-фикшн, 2018. С. 295-306.

Находка личного архива Александра Васильевича Знаменского (1876-1955) [СПФАРАН. Ф. 1123 (А. В. Знаменский)] стимулировала авторов к обращению к наследию ученого с научно-биографической точки зрения. Как известно, так называемая Вторая волна русской эмиграции, особенно периода 1940-х гг., одна из менее изученных страниц истории Русского зарубежья.

Правда и вымысел в жизни одного Ди-Пи: Александр Знаменский

Нельзя сказать, чтобы судьба к Александру Васильевичу Знаменскому (1876–1955) благоволила. В отличие от всех остальных героев этой книги, он не построил успешной научной карьеры за рубежом, и даже после смерти признание к нему так и не пришло. По крайней мере, пока. Тем не менее он вызывает пристальное внимание историков. Тому есть две причины. Во-первых, написанные им книги обнаруживают человека исключительного таланта и глубоких идей. Во-вторых, он целенаправленно стремился покинуть Советский Союз и в конце концов добился этого, хотя в соответствии с ялтинскими соглашениями его должны были еще в 1945-м вернуть в СССР, после чего наверняка немедленно отправили бы в Сибирь. Он один из тех немногих, кому удалось успешно фальсифицировать свою биографию.

Вторая волна русской эмиграции не дала миру таких ярких имен, какими отличилась первая. Никто из тех, кому удалось покинуть СССР в годы Второй мировой войны и проскользнуть сквозь узкие ячейки сети фильтрационных лагерей, не стал лауреатом Нобелевской премии или известным инженером, не открыл нового класса соединений и не изобрел телевидения. Отчасти это связано с малочисленностью второй волны.

Трагедия этих людей состояла в том, что они пережили страшное военное время, как и многие сотни тысяч их собратьев, а потом были вынуждены нести свой крест скитания по миру при невыносимых условиях жизни. Но за их плечами были годы жизни в России, где они успели сполна ощутить все «радости» тоталитарного рая, поэтому в каждом теплилась надежда на счастливый исход из него. Именно это чувство придавало им стойкости и мужества в испытаниях, связанных с особенностями послевоенного периода эмиграции.

Их успех «исхода» из СССР зависел от того, насколько убедительно удавалось поменять «легенду» своей биографии, подделав документы. Иван Елагин, известный поэт русского зарубежья второй волны, также прошедший через фильтрационные лагеря, описал эту ситуацию кратко, всего в нескольких фразах:

Чтобы избегнуть жребия
Этого проклятого,
Вру, что жил я в Сербии
До тридцать девятого.

Если человек мог доказать, что к 1 сентября 1939 года он не был гражданином СССР, с нацистами не сотрудничал, а в Германию на работы его привезли против воли, то ему удавалось избежать депортации. Но каждого могли поймать на «просеиваниях», которые проводили офицеры разведки. Обычно около половины людей, проходивших эти проверки, разоблачали, лишали статуса Ди-Пи (displaced person, перемещенных лиц) и в соответствии с Ялтинским протоколом депортировали в СССР, где они пополняли ряды узников ГУЛага. Лишь к 1947 году союзники прекратили практику репатриации бывших граждан СССР, оказавшихся на Западе. Но и те, кому удавалось избежать «жребия этого проклятого», попадали в новый для себя мир уже искалеченными реалиями тоталитарной утопии, измученными перипетиями военного времени и жизнью в лагере для перемещенных лиц после установления мира. Так и случилось с героем этого очерка.

Александр Васильевич Знаменский родился в 1876 году в городе Любим Ярославской губернии в семье помощника бухгалтера в уездном казначействе. Первоначальное образование юноша получил в ярославской гимназии, которую окончил в 1895 году. Он чувствовал свое влечение к науке, поэтому нисколько не сомневался, подавая документы на физико-математический факультет Московского университета и намереваясь специализироваться по химии. Счастью молодого человека не было предела, когда он был зачислен в студенты. Но уже в 1896 году «за участие в студенческих организациях и волнениях» его арестовали и отправили на три года в ссылку при неопределенных последствиях: как оказалось позднее, его также пожизненно лишили права службы в ведомстве народного просвещения. На тот же год пришлась внезапная смерть отца.

Но, в конце концов эта черная полоса в его жизни закончилась. После освобождения он поехал учиться в Казанский университет, вновь выбрав специализацию в области химии. Почти сразу начал вести самостоятельные исследования, и уже первые результаты оказались многообещающими. В 1901 году его работа, связанная с изучением вопросов о растворах и растворимости и посвященная изучению криогидратов солей и кислот — специфических конгломератов, когда кристаллы химического соединения оказываются вмерзшими в окружающий их лед, — получила золотую медаль Казанского университета. Но по окончании вуза ему пришлось отказаться от надежд на научную карьеру: слишком плохо было его финансовое положение, и Знаменский вернулся поближе к родным пенатам, чтобы работать в костромской земской управе. Деятельность там оказалась довольно бурной — шла оптимизация крестьянских хозяйств в рамках аграрной реформы Столыпина, и его финансовые дела, по-видимому, значительно улучшились. Однако вожделенная мечта посвятить себя науке не отпускала, и Знаменский решил еще раз попытать счастья на научном поприще, не оставляя при этом карьеру землемера. В 1914 году он начал готовиться к профессорскому званию в Казанском университете под руководством Александра Яковлевича Богородского, крупного российского, а затем и советского термохимика, известного, в частности, тем, что он стал первым применять спаренные сосуды Дьюара, заменявшие дорогую часть калориметра, его оболочку, в термохимических исследованиях для определения теплоемкости разнообразных неорганических солей. Именно это стало темой исследований Александра Знаменского.

Октябрь 1917-го не вызвал у него ярких эмоций. Можно предположить, что уже тогда он выработал ту самую форму протеста, скрытого за показной аполитичностью, которую десятилетия спустя будут называть «внутренней эмиграцией». Позже в своих статьях, написанных во время отсидки в лагерях Ди-Пи, он объяснял это тем, что к «роковой схватке» с большевизмом надо было тщательно подготовиться. Действительно, трагический опыт жизни в СССР, как показывают его публицистические статьи конца 1940-х, способствовал формированию внутреннего неприятия сталинской политики, приведшей к появлению гнетущей атмосферы лжи.

Каждый боится не только что говорить, — писал он в статье «О преодолении большевизма», опубликованной в 1948 году в газете «Обозрение» (Мюнхен), — а даже сосредоточенно думать на известные запретные темы из боязни, чтобы во время сна или в припадке безудержного отчаяния он как-нибудь не открыл своей души какому-нибудь официальному или неофициальному осведомителю.

При этом надо сказать, что смена общественно-политического строя на какое-то время принесла Знаменскому даже некоторые плюсы. Теперь он мог быть зачислен в штат учебных заведений и участвовать в обучении студентов, что и не преминул сделать.

В течение пяти лет Знаменский преподавал в Костромском государственном университете, а в 1923 году перебрался в Ярославль и в течение учебного года читал курсы физической и аналитической химии в местном университете. Но в 1924 году университет закрылся, и Александр Васильевич перешел на должность доцента в Ярославском педагогическом институте, а в 1929 году там же стал профессором.

Все это время Знаменский активно участвовал в научных конференциях, писал научные статьи, используя результаты своих еще дореволюционных термохимических экспериментов. Параллельно вел работу и в Костромском управлении по землеустройству. Именно это направление его деятельности дало повод к аресту ученого в 1930 году.

В обвинительном приговоре указано, что его судили как члена «кулацко-эсэровской группы Кондратьева — Чаянова». Александр Васильевич Чаянов (1888–1937) знаменит своими исследованиями российского крестьянства. Он полагал, что фермерские хозяйства американского типа не могут быть эффективны в России по целому ряду причин — как культурных, так и сугубо физико-географических. Положительные плоды, по его мнению, могло принести только сочетание семейных хозяйств с крупными кооперативами. В принципе, его идеи хорошо укладывались в схему, обозначенную Лениным в его работе «О кооперации», но уже к началу 1930-х придерживаться ленинских идей стало небезопасно. Чаянова обвинили в подготовке крестьянского восстания и приговорили к пяти годам ссылки. По прошествии пяти лет ссылку продлили еще на три года, а потом «заменили» расстрелом.

Вина Николая Дмитриевича Кондратьева (1892–1938) была еще более очевидна. В 1925 году он создал и опубликовал свою знаменитую теорию экономических циклов, которые уже много десятилетий иначе как «кондратьевскими» и не называют. В его теории экономика страны уподобляется живому организму, для которого механические меры ускорения развития могут оказаться губительными. Кондратьевская идея циклов вошла в вопиющее противоречие с идеей государственного планирования. А тут еще и подготовка крестьянского восстания… Итог: восемь лет ссылки, а потом расстрел.

Знаменскому повезло: 10 лет строго режима без каких-то особых последствий, хотя и на свободу его не выпустили. В одной из своих статей, опубликованных уже в Германии, он описывал допросы в ОГПУ:

…Обвиняемому (Знаменский пишет о себе в третьем лице. — Е. З. (Б), И. П.) предъявляются показания одного из ленинградских профессоров, заявившего, что «в городе Н. имеется член возглавляемой им контрреволюционной организации». «Вот видите — говорит следователь, — это вы». — «Да почему же, собственно, я? — удивляется обвиняемый. — Ведь моей фамилии здесь не названо, и в Н. более 250 000 населения». — «Ну, это пустяки, — отвечает следователь. — Кому же там быть кроме вас?» […] И в окончательном решении коллегии ГПУ ссылка на показание этого профессора с обозначением номера тома и страницы дела является основанием для признания обвиняемого виновным в принадлежности к контрреволюционной организации и заключения на 10 лет в концентрационные лагеря.

Именно таким образом Знаменский получил свои 10 лет лагерей. В одном из вариантов его автобиографии говорится, что в 1932 году он был освобожден, но это, очевидно, не совсем так, поскольку до 1937-го он по каким-то причинам возглавлял химическое отделение производственной лаборатории при строительстве канала Москва — Волга в Дмитрове. Скорее всего, работа в лаборатории была для него не вполне добровольной, так что сообщение об освобождении может быть несколько преувеличено.

Задача лаборатории заключалась в проведении анализов воды Москвы-реки. В организованной позже Центральной бетонной лаборатории под руководством Знаменского исследовались свойства различных цементирующих материалов, вяжущих компонентов для изготовления бетонов и строительных растворов, битумов и других материалов, использовавшихся при строительстве канала. В 1935 году им был запатентован разработанный в лаборатории способ изготовления плит и искусственных камней. Его работы и в прямом, и в переносном смысле легли в основание строящегося канала.

По обыкновению Знаменский сочетал в Дмитрове исследования с преподаванием: в 1934 году там были организованы курсы по подготовке специалистов основных строительные профессий, и Александр Васильевич в течение четырех лет читал на этих курсах химию. Пять лет, проведенные на великой стройке социализма бок о бок с заключенными ДмитЛага, стали для Знаменского окончательной «школой прозрения». Через всю оставшуюся жизнь он пронес ненависть к сталинскому режиму, который, как он писал, принес множество страданий его соотечественникам — «молчаливому, изнывающему от боли и негодования русскому народу». Он воочию видел, ценой скольких человеческих жизней создавался канал.

Весной 1937 года состоялось заполнение всей трассы канала водой. Знаменский наконец-то был свободен и мог покинуть его берега, хотя в это верилось с трудом. А всего несколько месяцев спустя, в августе 1937-го, началось известное расследование, по итогам которого почти все заключенные ДмитЛага и его начальство, больше 2 000 человек, были расстреляны. Но Знаменский к этому времени уже находился в Ростовской области, поскольку его пригласили заведовать кафедрой общей, аналитической и коллоидной химии Азово-Черноморского сельскохозяйственного института (ныне Донской государственный аграрный университет) в поселке Персиановка (Персиановский), и против него никаких обвинений не выдвигалось.

В Персиановке ученый проработал до начала 1943 года. Здесь он переключился на агрохимические исследования. По-прежнему читал лекции и был любим студентами. Летом 1942 года Персиановку оккупировали немецкие войска. Но, несмотря на это, институт продолжал работать. Исследованиями Знаменского заинтересовался профессор Института агрономии и селекции растений Бреслауского университета Эдуард фон Богуславски (1905–1999). Во время Второй мировой войны фон Богуславски руководил в Херсоне одним из четырех исследовательских учреждений, созданных нацистами для организации сельскохозяйственных работ в оккупированных восточных областях. Еще в довоенные годы на одной из совместных русско-немецких испытательных станций на Северном Кавказе он приобрел опыт сотрудничества с советскими учеными и теперь хотел его, так сказать, развить для изучения влияния различных факторов на продуктивность растений. Со временем работы фон Богуславски получили признание коллег, и до сих пор в агрохимии есть модель функции продуктивности, носящая его имя. К этим исследованиям он и привлек сотрудников института, оставшихся в Персиановке.

В 1943 году, когда стало ясно, что поселок скоро возьмут части Красной армии, Александр Знаменский был депортирован в Австрию. Его поместили, согласно его автобиографии, в «русский лагерь в Хальбтурне», где ученый продолжал исследования по заданиям фон Богуславски, связанные с проращиванием семян подсолнечника и высадкой его рассады. Эксперименты в этом направлении оказались успешными. По результатам этих работ Знаменский написал научную статью «О силе всасываемости семян», а фон Богуславски анонсировал разработку им нового сорта подсолнечника, долгое время носившего его имя (сорт «фон Богуславски 19/39»). Скорее всего, где-то в окрестностях Хальбтурна находилась опытная сельскохозяйственная станция, с которой сотрудничал фон Богуславски, и ему было удобно держать Знаменского на положении остарбайтера в числе других, пользуясь его исследовательскими талантами.

В мае 1945 года Знаменский уже был в Германии, в Баварии, в американской зоне оккупации. Сначала он попал в лагерь для перемещенных лиц в Фюссене, затем — в Зонтгофен, Иммерштадт и другие. Безусловно, его страшила перспектива быть выданным советским оккупационным властям. От насильственной депортации мог уберечь только статус Ди-Пи — для него самого и для жены, которая сопровождала его во всех перемещениях по западным землям. А для этого надо было доказать, что они покинули СССР до 1939 года. Каким-то образом Знаменскому удалось обзавестись документами, свидетельствующими о том, что его семья эмигрировала в Польшу в 1932 году, а в Германию была депортирована в 1943-м из Вильно. Проверки следовали одна за одной, но в остальном жизнь в лагерях была сносной — питание хоть и однообразное, но обильное, крыша над головой имелась, общение с внешним миром не ограничивалось: они могли свободно в любое время выходить из лагеря, а к ним могли приходить гости. На какое-то время Знаменский устроился аптекарем при лагерном госпитале. Небольшие деньги удавалось регулярно выручать за публикации статей в русскоязычных местных газетах — платили четверть марки за строчку.

Были возможности и для занятий наукой. В Германии Знаменский завершил книгу «О рефракции у природных минералов» — дело всей его жизни. Сразу после этого приступил к новой — «О молекулярной прочности у минералов». Основная теоретическая идея Знаменского заключалась в том, что, имея информацию о таких известных физических константах, как молекулярная и атомная рефракция, можно сделать выводы о кристаллической структуре природного минерала.

Согласно Знаменскому, именно молекулярная и атомная рефракции заключают в себе ценнейший материал для разрешения многих вопросов строения материи на микроуровне. При этом его удивляло, что даже такие известные ученые, как Уильям Брэгг и Лайнус Полинг, занимавшиеся в то время изучением природы химической связи и применением ее к объяснению строения разнообразных молекул, в своих расчетных работах в области структурной химии и кристаллографии игнорировали использование такой простой физической величины, как молекулярная рефракция, хотя все необходимые данные для ее вычисления для соединений имеются априори (химический состав, плотность и показатель преломления).

В своей работе он показал, как его новая концепция работает на практике. Знаменский вычислил молекулярные рефракции для 700 минеральных соединений и атомные рефракции для элементов, для которых они еще не были установлены. Полученные результаты подтвердили, что молекулярные рефракции обладают аддитивностью для индивидуальных веществ. При этом атомные рефракции не зависят от положения элемента в периодической системе, а только от номера группы или периода. Ученый наглядно продемонстрировал для многих классов соединений, каким образом данные величины позволяют нам разобраться в вопросах изучения внутренней архитектуры кристаллов, предсказать, «как одиночные молекулы связываются между собой при образовании кристаллических агрегатов». В дополнение к основному материалу Знаменский предложил новую систему единиц измерения рефракции, позволяющую выражать их целочисленно. Гениальность подхода Знаменского к расшифровке структур состоит в чрезвычайной его простоте, что важно для повседневного рутинного анализа кристаллических структур, причем не только минералов.

Но все попытки издать книгу по рефракции минералов на немецком языке не увенчались успехом. К счастью, Знаменскому удалось установить связь с мюнхенским отделением Фонда имени Льва Толстого, который оказывал помощь ученым по переезду в США, и у него появилась надежда перебраться за океан. В конце концов это произошло: в 1952 году при поддержке технического директора завода Superchrome Engineering Company в Лос-Анджелесе Николая Троицкого, выступившего в качестве поручителя, семья Знаменского эмигрировала в США, а самого ученого даже пригласили работать на этот завод в качестве химика. В это же время он стал членом Русского инженерного общества в Лос-Анджелесе. Вроде бы жизнь начала налаживаться, однако на заводе ученый проработал всего полгода и был уволен в связи со сменой дирекции. После этого ему лишь изредка удавалось устроиться на временные низкооплачиваемые работы. Его попытки установить отношения с американской академической средой приносили плоды крайне медленно. Первые положительные отклики Знаменский получил только в 1955 году, накануне смерти…

Его похоронили на кладбище в центре Голливуда, а о его идеях надолго забыли. К счастью, не навсегда: применение этих идей, раздвигающих границы в описании кристаллического состояния, в современной кристаллографии выглядит многообещающим.

От сайта Москва-Волга.Ру: В журналах, изданных на строительстве канала Москва-Волга, встречаются с первого взгляда ни о чём не говорящие фамилии – например, мало ли Лебедевых работало на строительстве? Но Александр Фёдорович Лебедев оказался совсем нерядовым тружеником. Известный учёный-почвовед был арестован в 1931 году и послан на строительство Беломоро-Балтийского канала, через год освобождён за сверхударную работу, но вынужден остаться работать в системе НКВД. Во время работы на строительстве канала Москва-Волга успел опубликовать в журнале «Москваволгострой» несколько статей:
«Предел укатки связных грунтов в зависимости от их влажности» – 2 (8) Февраль 1935
«О природе истинных плывунов» – 3 (9) Март 1935
«О фильтрации и коэфициенте сдвига у искусственных суглинков» – 5 (11) Май 1935
«Соотношение между макс. молекулярной влажноемкостью по Лебедеву и коэфициентом пластичности по Аттербергу» (в соавторстве с С.Слуцкой) – 9 (15) Сентябрь 1935

Биография учёного приведена по статье Гончаровой Л. Ю., Сухарева А. А., Александр Федорович Лебедев — первый почвовед Южного федерального университета // «Живые и биокосные системы». — 2014. — № 10; URL: http://www.jbks.ru/archive/issue-10/article-2.

Александр Федорович Лебедев — первый почвовед Южного федерального университета

Александр Федорович Лебедев родился 25 мая 1882 года в городе Красный Смоленской губернии. Здесь он учился во 2-классном городском училище. В 1896 году А. Ф. Лебедев поступил в Горецкое земледельческое училище, которое окончил в 1902 году по первому разряду [1, 7—9].

В земледельческом училище он прошел суровую жизненную школу, оставившую на его характере следы некоторой замкнутости. Однако, земледельческое училище, давшее хорошую практическую подготовку, побудило Александра Федоровича к углублению теоретических знаний. В 1902 году он поступает на сельскохозяйственное отделение Ново-Александрийского института сельского хозяйства и лесоводства. Приняв участие в революционном движении, Александр Федорович некоторое время был вынужден скрываться от жандармской слежки за границей, где заодно слушал лекции в Берлинском университете. Вернувшись в Россию, Лебедев окончил институт, сдав за полтора месяца 18 экзаменов [3]. Будучи студентом последнего курса института, по предложению профессора К. Д. Глинки, он пишет работу «О перегнойно-карбонатных почвах и переходе их в подзолы», но основное внимание сосредотачивает на физиологии растений и микробиологии. Большое влияние на научную деятельность молодого ученого оказал профессор А. И. Набоких. В 1906 году, получив звание ученого агронома 1-го разряда, Лебедев был принят в Новороссийский университет (Одесса) в лабораторию А. И. Набоких. Здесь начались его первые работы по гидрологии почв и по микробиологии. К профессору А. И. Набоких Александр Федорович всегда относился с большим уважением. Возможно именно под влиянием А. И. Набоких, работавшего не только в области почвоведения, но и в области физиологии растений и микробиологии, Лебедев выбрал темой магистерской диссертации «Хемосинтез Bacyllus Hydrogenes» [1, 2, 4].

В 1909 году А. Ф Лебедев успешно выдержал вступительные экзамены в магистратуру на физико-математическом факультете Киевского университета, а в 1911 году защитил диссертацию: «Исследование хемосинтеза у Bacyllus Hydrogenes» на ученую степень магистра агрономических наук. В этой работе, основываясь на огромном экспериментальном материале, он показал факультативную способность этой бактерии фиксировать СО₂ за счет окисления Н₂, и отсутствие принципиального различия между механизмами фиксации СО₂ при фото- и хемосинтезе. Одновременно он исследовал численность и активность денитрифицирующих бактерий, показав, что денитрификация является дыхательным процессом [3].

После защиты диссертации в качестве приват-доцента Новороссийского университета до 1917 года А. Ф. Лебедев читал курсы по общему растениеводству, наследственности и изменчивости организмов, сельскохозяйственной гидрогеологии. В то же время Лебедев не прекращал и научную деятельность. Так, в 1912 году Александр Федорович доказал, что почва дополнительно увлажняется путем конденсации паров, поступающих из атмосферы или из более глубоких слоев грунта. Так же Лебедев успешно изучал физиологию растений и микробиологию, напечатав ряд работ, имеющих большое значение для развития этой области [2, 3].

В 1915 году в связи с военными действиями в г. Ростов-на-Дону был эвакуирован Варшавский университет. А в 1916 году физико-математическим факультетом этого университета А. Ф. Лебедев был приглашен на должность профессора кафедры агрономической химии, на которой работал с 1917 по 1930 годы. Здесь он читал такие курсы, как почвоведение, сельскохозяйственная гидрология, общее растениеводство, физиология растений, наследственность и изменчивость организмов, основы селекции растений, органическая химия [1, 7—9].

В 1918—1919 гг. А. Ф. Лебедев читал по совместительству курсы основ генетики и селекции в Донском сельскохозяйственном институте в Новочеркасске.

Круг интересов А. Ф. Лебедева был очень широк, однако именно гидрология почв стала краеугольным камнем его научной деятельности. Еще в Новороссийском университете Лебедев начал читать курсы по сельскохозяйственной гидрологии, здесь он ставил свои первые эксперименты по изучению почвенно-грунтовой влаги. Именно своими работами по почвенно-грунтовым водам, их видам, происхождению и динамике А. Ф. Лебедев создал себе имя, как гидролог и почвовед-физик. В 1919 году в журнале «Известия Донского сельскохозяйственного института» был опубликован его знаменитый труд «Передвижение воды в почвах и грунтах». В дальнейшем эта работа была расширена и дополнена большим количеством опытов и наблюдений. Монография А. Ф. Лебедева «Почвенные и грунтовые воды» была несколько раз переиздана (1919, 1930, 1931, 1936) и долгие годы служила настольной книгой для теоретиков и практиков сельского хозяйства, почвоведов, гидрогеологов и мелиораторов. Именно за труды по гидрологии русское географическое общество в 1925 году удостоило Александра Федоровича Лебедева почетной награды — медали имени П. П. Семенова-Тянь-Шаньского [1, 7—9].

В 1921 г. Лебедевым была опубликована небольшая, но очень важная приоритетная работа по ассимиляции углекислоты гетеротрофными бактериями. Значение этого открытия стало понятно много позже благодаря работам Вуда и Веркмана. Эта работа Лебедева перекликалась с его исследованиями физиологии и генетики бесхлорофилльных мутантов кукурузы [3].

В 1923 году Александр Федорович организует Донскую селекционную станцию, становится ее бессменным директором в течение 8 лет (до 1930 года) и активно занимается селекцией пшеницы [1, 3].

В 1926—1927 гг. А. Ф. Лебедев был командирован Северо-Кавказским университетом (так в те годы назывался Ростовский государственный университет, на базе которого в 2007 году был создан Южный федеральный университет) в США для изучения постановки опытного дела в сельском хозяйстве. Здесь он проанализировал с точки зрения физики почв массовую гибель озимых на юге США (1927 г.). Поученные результаты были настолько впечатляющими, что Департамент земледелия предлагал ему надолго остаться в Вашингтоне для исследовательской работы. В его распоряжение был даже предоставлен инженер-конструктор для разработки рекордной по своим характеристикам скоростной центрифуги. Однако Александр Федорович отказался от столь заманчивого предложения. При отъезде А. Ф. Лебедева из США эта центрифуга была ему подарена в знак признательности и уважения его научных заслуг [2, 4].

В 1927 году А. Ф. Лебедев участвовал в работе Первого международного конгресса в Вашингтоне, присоединившись к участникам нашей делегации. Бесценным источником сведений о пребывании советской делегации почвоведов в Америке служит статья А. А. Ярилова «На конгрессе и о конгрессе», напечатанная в N° 5—8 «Бюллетеня почвоведа» за 1927 г. А. А. Ярилов пишет: «В состав советской делегации во главе с К. Д. Глинкой, только что избранным действительным членом Академии наук СССР, входили 17 человек: Л. И. Прасолов. Б. Б. Полынов, С. А. Захаров, С. С. Неуструев, С. П. Кравков, А. А. Шмук, А. А. Ярилов, В. В. Геммерлинг, Д. Г. Виленский, А. Н. Соколовский, И. В. Тюрин, Я. Н. Афанасьев, А. Ф. Лебедев и др.». Таким образом, в Вашингтоне состоялась встреча будущего заведующего кафедрой почвоведения с первым почвоведом Южного федерального университета [2, 4].

По возвращению в Ростов в 1927 году А. Ф. Лебедев поставил ряд интересных опытов по передвижению влаги и солей в почве, по изучению форм воды в почве с помощью сверхскоростной центрифуги, развивающей 50 тыс. оборотов в минуту. Он разработал классификацию форм воды в почве, установил понятия о пленочной влаге и максимальной молекулярной влагоемкости почв (рисунок 2).

Им были разработаны методы определения максимальной молекулярной влагоемкости и сформулирована новая теория образования грунтовых вод путем перегонки воды в виде пара из одних слоев земной коры в другие с последующей конденсацией и фильтрацией жидкой воды. Теория А. Ф. Лебедева позволила объяснить ряд вопросов гидрологии и гидрогеологии, в том числе существование в степных районах грунтовых вод, несмотря на присутствие в грунтах «мертвого» горизонта, установленного Г. Н. Высоцким.

Будучи человеком реалистичных взглядов, Александр Фёдорович всю свою жизнь посвятил не только теоретическим исследованиям, но и практическим нуждам сельского хозяйства. Достаточно вспомнить его работы по изучению причин гибели озимых в Северо-Кавказском крае 1927—1928 гг., его деятельность на селекционной станции, развитие сектора физики почв Почвенного института академии наук по исследованию механики почв и грунтов и др.

В 1930 году профессор А. Ф. Лебедев оставляет Северо-Кавказский университет и переезжает по приглашению в Ленинград на должность заведующего отделом физики почв Института земледелия ВАСХНИЛ, а затем в Москву — в Институт агропочвоведения, где также заведовал отделом физики почв [1, 2, 5].

Трагическими страницами в истории общества и науки стали политические и административные репрессии тридцатых годов прошлого века, от которых тогда никто не был застрахован. Многие ученые были репрессированы. Эта же участь постигла и А. Ф. Лебедева, который был арестован в 1931 году [2, 6]. Даже ходатайство Н. И. Вавилова за него оказалось безуспешным. А. Ф. Лебедев был отправлен на Беломорстрой, где работал на строительстве Беломорско-Балтийского канала, заведуя отделом строительства, а с 1932 г. он работал на канале Москва — Волга. На этих строительствах им были организованы инженерно-строительные грунтовые лаборатории, где проводились физико-механические исследования строительных свойств грунтов и грунтовые экспертизы. Именно в этих лабораториях Александр Федорович разрабатывает способ борьбы с просачиванием воды из каналов при помощи создания слоистого песчано-торфяного экрана, резко снижающего фильтрацию песчаных дамб и плотин. Для этого Лебедев предлагал поливать песок дамбы не чистой водой, а взвесью глины в воде. Этот способ был использован при строительстве Беломорско-Балтийского канала и канала Москва — Волга. Здесь он также изучал физическую природу песков-плывунов, число пластичности Аттерберга, укатку грунтов. За сверхударную работу Александр Федорович был досрочно освобожден 8 октября 1932, а судимость с него снята постановлением ЦИК СССР от 4 августа 1933.

Однако свобода его была номинальной, и до 1935 года он вынужден был служить в системе НКВД. На строительстве канала Москва-Волга (в Дмитрове, март 1933) у него произошло кровоизлияние в мозг. По окончании строительства канала А. Ф. Лебедев был награждён орденом, получил квартиру в Замоскворечье. Александр Федорович вернулся к работе в Институт почвоведения менее чем за год до смерти [1, 2, 8, 9].

15 февраля 1935 года Президиумом Академии Наук СССР за работы в области почвенной гидрологии А. Ф. Лебедев был удостоен степени доктора почвоведения без защиты диссертации.

С мая 1935 А. Ф. Лебедев работал заведующим сектора физики почв Почвенного института Академии наук СССР, составил широкий план исследовательских работ по изучению физических свойств почв, поднял вопрос об организации почвенно-физического факультета при Московском университете, собирался написать работу по влажности почв СССР и курс по сельскохозяйственной гидрологии. Но 28 января 1936 г А. Ф. Лебедев неожиданно скончался от сердечного приступа. Александр Фёдорович похоронен в Новодевичьем монастыре [1, 2, 8].

За свою более чем 30-летнюю научно-учебную и исследовательскую деятельность А. Ф. Лебедев напечатал 55 работ. Работы о формах и передвижении воды в почвах и грунтах имеют большое значение для почвоведения и гидрологии. В этой области он был выдающимся авторитетом. Лебедев работал методом строгого полевого и лабораторного эксперимента. Работы его были весьма убедительны, стиль изложения — лаконичный. Теоретически, рядом опытов и наблюдений он доказал дополнительное увлажнение верхнего горизонта почв, помимо обычных осадков, путем конденсации водяных паров атмосферы в этом слое почвы, как и увлажнение этого слоя путем перегонки воды из более глубоких горизонтов. По его заключению, эти два новых источника питания дают большое количество влаги. Таким образом, регулирование и усиление этих процессов является одним из путей увлажнения верхних слоев почв.

А. Ф. Лебедев установил категории влаги в почвах и грунтах. Им открыт процесс передвижения воды в почве в форме пара, что разъясняет важнейшие стороны жизни воды в почве: внутрипочвенное испарение, внутрипочвенное увлажнение, испарение воды почвой. Представление о движении воды в форме пара дает освещение вопросам обработки почв, особенно в тех случаях, когда вопрос стоит о сохранении ее в почвах (борьба с засухой). «Знание различных форм воды в почве, — пишет А. Ф. Лебедев, — дает основания к регулированию норм орошения и дренирования, задержки дополнительных количеств норм воды в почве путём установки в ней песчано-гравийных прослоек и позволит установить те грунты, где проведение оросительных каналов может вызвать просадки грунтов». В сущности, Александр Федорович выявил основное динамическое равновесие между природной водой и твердым телом и связанную с ним структуру подземных и глубинных вод. Им развита теория образования грунтовых вод, разрешающая противоречия, ранее существовавших взглядов на вопросы происхождения воды в грунтах.

Эта теория объясняет происхождение грунтовых вод не только в средних, но и в крайних географических широтах. Свою теорию происхождения влаги

А. Ф. Лебедев назвал инфильтрационно-дистилляционной и показал значение слоя с постоянной годовой температурой в формировании водоносного гори- зонта. Лебедев также ввел новый принцип пересчета влаги и элементов пита- ния растений, что облегчило составление балансов этих веществ в почвах и устранило ряд противоречий в оценке почв [2, 4, 5].

Помимо изучения гидрологии почв, в ряде работ Лебедев касался и их общих физических свойств. В частности, он отмечал важное значение пара- метра объемного веса почвы как для оценки порозности, так и для балансовых расчетов при определении миграции соединений в почвах. Работы А. Ф. Лебедева получили высокую оценку В. И. Вернадского, многих геологов и почвоведов [1—3].

К сожалению, данные о семейной жизни А. Ф.Лебедева являются весьма отрывочными и малочисленными. Известно, что он был женат на Варковицкий Елизавете Алексеевне [9].

Сын А. Ф. Лебедева — Николай Александрович (1911—1937) учился на почвенно-географическом факультете МГУ, после ареста отца (1931) недолго тоже находился под арестом, затем восстановился в МГУ. Увлекался поэзией, в 1936 году подал заявление о приеме в Институт философии и литературы (ИФЛИ), был арестован 23 октября 1936. Расстрелян 2 июля 1937. Посмертно реабилитирован [6].

1. Безуглова, О. С., Бирюкова, О. А., Крыщенко, В. С. История кафедры почвоведения и агрохимии Ростовского государственного университета. — Ростов-на-Дону: Изд-во «ЦВВР». 2007. — 183 с.
2. Иванов, И. В. История отечественного почвоведения. М.: Наука. —397 с.
3. Колотилова, Н. Н. Выдающийся микробиолог и почвовед Александр Федорович Лебедев (к 130-Летию со дня Рождения)// Вестник МГОУ. Серия Естественные науки. 2012. № 5. С. 21—24.
4. Крупеников, И. А. История почвоведения. М.: Наука. — 329 с.
5. Лебедев, Н. А. Александр Федорович Лебедев // Почвоведение. № 2. С. 280—281.
6. Трагические судьбы: репрессированные ученые Академии наук СССР. — М.: Наука. — 253 с.
7. http://professor.sfedu.ru — профессора ЮФУ
8. http://samk.ru — история кафедры почвоведения и оценки земельных ресурсов ЮФУ
9. http://www.biografija.ru — биографическая энциклопедия

Рассказ о Николае Ильиче Коротневе состоит из двух частей. Первая была опубликована в 2019 году, вторая – в 2021.
Публикуется с любезного разрешения авторов.

Трагическая судьба члена-сотрудника Русского Орнитологического комитета, врача, энтомолога и просветителя Николая Ильича Коротнева (1865-1937)

Шергалин Евгений Эдуардович, Мензбировское орнитологическое общество, Email: zoolit@mail.ru

Русский орнитологический журнал 2019, Том 28, Экспресс-выпуск 1852: 5437-5450.

Век назад одним из активных членов Русского орнитологического комитета был орнитолог, энтомолог, врач и просветитель Николай Ильич Коротнев. К огромному сожалению, до сих пор в доступной литературе не удалось обнаружить ни одной его фотографии и мы не знаем, как он выглядел. Нет его и ни в одном из трех изданий Большой медицинской энциклопедии. Отсутствует он и в картотеке отдела истории медицины НИИ им. Семашко (письм. сообщ. М.В.Поддубного). [В 2021-2022 годах всё таки были обнаружены два портрета Н.И. Коротнева, о чём рассказано ниже – прим. авторов]

Николай Ильич Коротнев родился в 1865 году в Москве (по некоторым другим данным в Рыльске Курской губернии) в семье уездного предводителя дворянства Ильи Сергеевича Коротнева. Их родовое гнездо находилось в селе Капустино Рыльского уезда Курской губернии (ныне это с.Капустино Хомутовского района Курской области).

У Николая была два родных брата Виктор и Сергей. Все трое сыновей получили блестящее образование. Николай Ильич особенно выделялся среди них. Это был чрезвычайно эрудированный и энергичный человек с очень разносторонними интересами в жизни и активной общественной позицией. Как врач, он всю жизнь старался жить во благо общества, людей и зверей, не тратя ни единой минуты попусту. Он получил высшее медицинское образование и всю жизнь работал невропатологом, энтомологом и физиатром. С 1890 года он трудился по специальности, преподавал и занимался научной работой. В 1920-х Николай Ильич был профессором-неврапатологом в Института физиатрии и ортопедии в Москве.

В то время его семья проживала по адресу: г. Москва, Барыковский пер., д. 9, кв. 6.

В первой половине 1920-ых годов Николай Ильич лечил среди прочих Патриарха Всея Руси Тихона (Белавина) (1865-1925) (Леман, 2010).

23 сентября 1931 года Николай Ильич был арестован, 2 января 1932 года Коллегией ОГПУ приговорен к 10 годам ИТЛ и отправлен в Вишерский лагерь, затем прошел Мариинский лагерь, с середины 1934 – Дмитровский [1], с весны 1935 – находился в Соловецком лагере особого назначения.

В январе 1936 года Николай Ильич обратился за помощью к Е. П. Пешковой – первой жене А.М. Горького и председателю Политического Красного Креста (Помполита). Для описания его заслуг и достижений проще всего процитировать его обращение с двумя приложенными ходатайствами. Они ярко раскрывают характер, ценность и яркость этого человека.

<17 января 1936>

«17.01 36.

Глубокоуважаемая Екатерина Павловна!

Моя семья и близкие друзья давно уже подталкивают меня обратиться к Вам, но Вы уже так много сделали для всех нас, что мне просто стыдно беспокоить Вас снова; в конце концов вынужден был уступить и решил утрудить Вас покорной просьбой, по возможности принять участие в судьбе моего ходатайства в Отдел Частных Амнистий ЦИКа, пересланное туда 7/XII за No К360. Я беспокою Вас моей просьбой с чистой совестью, ибо я действительно, как пишу в моем заявлении, искренно желаю посвятить остаток дней моих на пользу советской науки и делом создания кадров по всему Союзу, и, несмотря на преклонный возраст (71 год), я еще не утратил ни сил, ни активности к научной работе (<нрзб.> и преподавательской). Могу Вас заверить честным словом, что я никогда не был не только террористического образа мыслей, но и вообще никогда ни в каких организациях не участвовал. С чувством глубокого уважения, всегда готовый к Вашим услугам.

Н. Коротнев.

Позвольте еще раз поблагодарить Вас за все, что Вы уже сделали для моей семьи»[2].

К письму Николая Ильича Коротнева были приложены два ходатайства, подробно освещающие его научную и практическую деятельность.

«КОРОТНЕВ Николай Ильич является исключительным специалистом во многих областях, а главное, исключительным человеком – в жизни величайший гуманист, интернационалист – еще в прежнее время он был настоящим другом евреев; в медицине и энтомологии пользуется мировой известностью. В медицине это крупнейший невропатолог и физиатр с 45-и летним научным и преподавательским стажем: по его учебнику «Основы электротерапии и электродиагностики», изданным уже в 1901 году – обучались и обучаются русские врачи. Авторитетнейший диагност по нервным болезням и, главное, единственный – по определению мозговых точек при операциях (профессор Минор, который разделял в этом деле его известность, уже очень стар). Не менее авторитетный электродиагност – изобрел рациональный аппарат для электродиагностики. Является единственным у нас специалистом в деле строительства и организации физиатрических “лечебниц”, что доказывается тем, что до своего ареста неоднократно приглашался для подобного строительства на периферию, например в Новосибирск, на Кавказ. В настоящее время физиатрия признана ведущим звеном советской медицины, и особое значение приобретает вопрос о кадрах в этой области, до сих пор весьма недостаточных. Н. И. Коротнев – единственное лицо, которое может дать стране эти кадры, так как в одном лице совмещает и исключительного электродиагноста, и исключительного электротехника-изобретателя (в свое время читал лекции на курсах медицинских электротехников при фабрике Госмедторгпрома и врачам Боткинской больницы). Из 67 напечатанных научных трудов (из них 2 учебника для врачей и студентов) только 9 работ напечатано до революции, – все же остальные напечатаны в послереволюционное время. В настоящее время у него имеется 8 совершенно готовых к печати работ и ряд рукописей в периоде подготовки к печати, – в общей сложности около 100 печатных листов. Арестован был 23-го сентября 1931 года, предъявлена статья 58-8 и приговорен на 10 лет в лагерь. В лагерях – Вишерском, Мариинском, Дмитриевском и Кольском – находился с 18-го января 1932 года по настоящее время. Во время пребывания в лагерях по мере сил и возможности добросовестно и честно выполняет возлагаемые на него обязанности, как врач-ударник, и дисциплинарных взысканий не имел. За время пребывания на Вишере вел обширную общественную работу, будучи библиотекарем научной библиотеки, читал лекции на курсах лекпомов, делал доклады на заседаниях ИТР и исполнял разные научные задания Санотдела (о нахождении Цикуты в округе Красновишерска, о лечебном применении белой глины и ряд других). В Дмитлаге был переведен в середине июня 1934 года со специальным заданием: построить и организовать крупную физиотерапевтическую Поликлинику, что и было им исполнено в ударном порядке: поликлиника, являющаяся одной из лучших в Союзе, была открыта уже в начале сентября 1934 года. Сам он был назначен ее директором с окладом в 150 рублей при полном содержании. Кроме того, в это же время он готовил кадры сестер-физиотричек, приступил к чтению лекций по физиотерапии для врачей Дмитлага в городе Дмитрове, а также вел работу по рационализации. В настоящее время он проработал проект нового крупного учреждения по физиотерапии, состоит научным библиотекарем и продолжает рационализаторскую работу. Им представлено десять рационализаций, из коих семь уже осуществлены, а три приняты к осуществлению. За свою работу он был три раза премирован: один раз – полным обмундированием (осеннее пальто, костюм, белье и обувь); второй раз – месячным содержанием (150 рублей) и третий раз – 100 рублями, причем, два раза с объявлением благодарности в приказе. В своем обращении в ВЦИК от 30 июля 1935 года пишет: «Я самым чистосердечным образом заявляю о своем раскаивании в совершенном преступлении и моем единственном стремлении быть полезным и лояльным гражданином». Преступление его заключалось в том, что он разрешил своему родственнику (двоюродному племяннику), приехавшему из-за границы, прожить у него 3 дня.

В том же обращении во ВЦИК он пишет: «Но я чистосердечно заявляю, что сделал это исключительно по родственному чувству, из любви к его матери, без всякого желания повредить Советскому строю. При этом он меня заверил, что ни в каких организациях не состоит и что приехал в Союз лишь повидаться с родными». Следовательно, виноват он только в недонесении. В 1905 году с его видом на жительство Ф. Э. Дзержинский скрывался в квартире своего брата врача в здании первых клиник, находившихся в то время в заведывании под ответственностью Н.И. Коротнева. Сейчас ему больше 70 лет, и он никак не может оправиться от перенесенной тяжелой цинги и часто болеет (в августе он перенес грипп с осложнением воспалением легких. Врачи, его пользовавшие, категорически заявили о необходимости вывести его из Колы). Умственно он сохраняет полную работоспособность и мог бы при условии полного освобождения и соединения с семьей еще вести научную, преподавательскую и организационную работу, что является бесконечно важным, учитывая его необыкновенную талантливость»[3].

«КОРОТНЕВ Николай Ильич

Выдающийся специалист невропатолог и электротерапевт. В этих же областях – научный исследователь с большими заслугами и практик-клиницист с огромным опытом. За последние 10 лет особенно много работал в области электротерапии и занял в ней первое место, как ученый исследователь, практик и изобретатель. Уже в 1901 году издал большую научную работу: «ОСНОВЫ ЭЛЕКТРОТЕРАПИИ И ЭЛЕКТРОДИАГНОСТИКИ».

В нее он внес весь заграничный опыт в этой области, подверг его критической оценке и пополнил своим собственным клиническим опытом. По «ОСНОВАМ» обучались русские врачи. В 1927 году труд этот был переработан и дополнен. В 1930 году было напечатано новое дополнение – вторая часть «ОСНОВ» – вполне оригинальное исследование высокой научной и практической ценности в области применения колебаний лечебного тока и научно-обоснованного применения электричества различных видов у постели больного. Авторитетнейший электродиагност. Изобрел рациональный аппарат для электродиагностики. Весь свой опыт, все свои знания по электротерапии и электродиагностики охотно отдавал больным в лечении и с увлечение делился ими с молодыми врачами, ведя преподавание и заведуя электротерапевтическими отделениями в ГИФО и ЦЕКУВУ. В творческом увлечении и стремясь избавить СССР от заграничной зависимости, систематически занимался усовершенствованием наших электромедицинских аппаратов и изобретением новых. Состоял консультантом в Бюро Точной Механики при 1-м МГУ, где изготовлялись для массового употребления изобретенные им конструкции:1) распределительные доски для гальванизации, 2) для 4-х камерных ванн, 3) аппарат для ритмической фарадизации для нескольких больных, 4) переносной аппарат для ритмической фаррадизации, 5) сконструировал новую, более рациональную модель аппарата Д′Арсонваля. Разработал в советской медицинской литературе применение рациональной фаррадизации, изобрел для этого аппарат, организовал в ГИФО специальный кабинет и кадры. Применения физических методов лечения благодаря ему широко распространились по Союзу. Привлекался НарКомЗдравом к обсуждению вопросов об оборудовании крупных Институтов союза (Свердловск, ГИФО и другие).

Его научные работы в этой области, кроме «ОСНОВ»:

1. «Оборудование электротерапевтических учреждений» – монография, издание ГИФО,
2. «Оборудование электротерапевтических отделений Институтов»,
3. «Об опасностях употребления синусоидальных токов слабого напряжения»,
4. «К вопросу об изменении токов, возникающих в клетке Д′Арсонваля в теле помещенного в ней человека» и его руководства, как результат педагогической работы, которые цитируются в современной литературе очень широко. «Физиотерапия». 1923 год, № 2.

Научные работы по физиотерапии, кроме перечисленных:

1. «К вопросу о борьбе с последствиями детского паралича и о работе в этом направлении». «Врачебное Дело», 1929 год. № 8;
2. «Нужны ли универсальные аппараты и особенно с выпрямителями». «Клиническая Медицина»,1927 год.
3. «К вопросу о причинах несчастных случаев при электризации и о возможности из устранения». «Клиническая Медицина», 1929 год № 1.
4. «К вопросу о ионизации и ее применении». «Московский Медицинский Журнал», 1925 год.
5. «О внутритканевых процессах в межполостном пространстве и судьбе вводимых с током ионов в организме». «Физиотерапия», 1927 год.
6. «Изменения электровозбудимости при кишечной сухотке». «Журнал невропатологии и психиатрии имени Корсакова», 1930 год>. 

Помимо работы в области научной и практической медицины, много и продуктивно работал в области естествознания. Как энтомолог пользуется европейской известностью. Все свои знания всегда стремился применять и применял на практике, между прочим, и в области сельского хозяйства. В этом отношении поразительно разносторонен. Например, был исключительным специалистом по изготовлению консервов и потому приглашался консультантом в Комиссию Промышленности при ВСНХ. В годы прекращения связей с заграницей организовал при кишечном заводе Симферопольких боен производство КЕТГУТА —необходимый перевязочный материал при производстве операций, не только заменяющий шелк, но неизмеримо его превосходящий, потому что он совершенно безболезненно рассасывается в организме. Советский кетгут теперь является предметом экспорта.

В своей научно-исследовательской, педагогической и общественной работе по естествознанию принимал живое участие в следующих обществах:

1. «Любителей естествознания, антропологии и этнографии» (действительный член),
2. «Акклиматизации животных и растений» (непременный член и член Совета),
3. «Садоводства, любителей аквариума и комнатных растений»,
4. был членом «Комиссии для исследования фауны Московской губернии при Обществе любителей естествознания».

Работы в области естествознания – научные и практические руководства:

1. «Наши пернатые благодетели и меры охраны их», 1902 год. 3-е издание.
2. «Таблица: Польза и вред птиц».
3. «Охрана птиц» (государственное издание).
4. «К собирателям птиц» (наставления к сохранению птичьих желудков). «Дневник Зоологического Отдела ОЛЕТ». Том III. № 8.
5. «Практические заметки по орнитологической технике. Птицеведение и птицеводство». Часть IV, выпуск 1. (описание прибора автора для исследования дупел и для выдувания яиц, предназначенных для коллекции).
6. «Полезные в сельском хозяйстве птицы и их защита». Государственное сельскохозяйственное издательство, 1930 год.
7. «Жуки». Практическое руководство к научному собиранию и воспитанию жуков и составлению коллекций. 1914 год.
8. В сборнике «Руководство к зоологическим экскурсиям» статьи, 1902 год: а) Выдувание яиц, б) Снаряды для собирания насекомых, в) Жуки.
9. «Короеды, их лесоводственное значение и меры борьбы», 1926 год. Издательство «Новая Деревня».

Кроме того, ряд мелких заметок в Журналах русских и иностранных по технике сборов насекомых.

Последнее время (ряд лет) принимал деятельное участие в работе Эндокринологического Института и состоял редактором и секретарем Редакции «Вестника Эндокринологии» (издание НарКомЗдрава)[4].

Польза и вред птиц - 1

Польза и вред птиц - 2

Польза и вред птиц - 3

Польза и вред птиц - 4

Польза и вред птиц - 5

Польза и вред птиц - 6

Польза и вред птиц - 7

Птицеведение и птицеводство - 1

Птицеведение и птицеводство - 2

Птицеведение и птицеводство - 3

Птицеведение и птицеводство - 4

Полезные птицы - 1

Полезные птицы - 2

Полезные птицы - 3

Жуки - 1

Жуки - 2

Руководство

Вестник эндокринологии

Несмотря на ходатайство Е.П. Пешковой освободить из лагеря Николая Ильича Коротнева не удалось. Осенью 1937 года он был переведен на тюремный режим, 9 октября 1937 года Особой тройкой УНКВД по Ленинградской Области приговорен к ВМН и 27 октября 1937 года в возрасте 72 лет расстрелян в урочище Сандармох под Медвежьегорском [5].

Не менее трагичная судьба была уготована и другим членах семьи Николая Ильича.

Супруга Николая Ильича Эмилия Альбертовна до женитьбы Эберг (1864-1929) была на год старше своего мужа, имела польские дворянские корни и разделила с ним не менее горькую судьбу. Эмилия Альбертовна – выпускница хорошо известной киевской Фундуклеевской гимназии, где она жила в пансионе О.С. Криницкой. После окончания гимназии в Киеве она вернулась в родной Рыльск, в котором учительствовала в местной прогимназии. Она оставила после себя неопубликованные мемуары объемом более 1000 страниц, которые хранятся в Отделе рукописей РГБ (бывшей Ленинке) в Москве. В своих воспоминаниях, над которыми она начала трудиться в 1925 году, среди прочего, описывает детство, юность и студенческие годы Н.И.Коротнева, ее замужество, рождение детей, врачебную практику мужа, учреждение Николаем Ильичем Московского отделения Всероссийского общества покровительства животным. В 1929 году она будет арестована и умрет в Бутырской тюрьме. Анализу ее воспоминаний посвящены статьи и диссертация Е.А. Самофаловой (Самофалова, 2014, 2015).

Родная дочь Николая Ильича и Эмилии Альбертовны Софья Николаевна Коротнева родилась в 1895 в Москве. Получила высшее образование и в 1920-х годах работала преподавателем иностранных языков в столице. В 1932 году после осуждения отца приговорена к высылке в Сибирь на 5 лет и отправлена в Томск, где работала репетитором иностранных языков. В мае 1936 года она находилась там же, просила помощи Помполита в разрешении ей свидания с отцом. 10 ноября 1937 года Софья Николаевна арестована как «участница Союза спасения Родины», 25 ноября приговорена к ВМН и 5 декабря расстреляна. Софья была реабилитирована в январе 1989 года[6].

В 1901 году после смерти брата Виктора Ильича Николай Ильич и Эмилия Альбертовна удочерили его дочь Нину Викторовну Коротневу. Крошке Нине на тот момент было всего 3 года. Нина родилась в 1898 тоже в Москве. Она, также как и ее двоюродная сестра Софья, получила высшее образование. В 1932 году Нина Викторовна также после осуждения дяди приговорена к высылке в Сибирь на 5 лет и отправлена в Томск и в мае 1936 года находилась там же. 10 ноября 1937 нода она также была арестована как «участница Союза спасения Родины», 28 ноября приговорена к ВМН и 7 декабря 1937 г расстреляна. Ей не было и 40 лет. Нина была реабилитирована 4 марта 1960 года[7].

В Санкт-Петербургском филиале Архива Российской АН хранятся 2 письма, написанные в 1903-1905 гг на 5 листах Николаем Ильичем Коротневым Андрею Петровичу Семенову-Тян-Шанскому (1866-1942) – почетному президенту Русского энтомологического общества. Видимо, через любимую энтомологию и особенно колеопторологию Николай Ильич и пришел в орнитологию (Korotnew 1906, Коротнев, 1922). Личная колеопторологическая коллекция Н.И. Коротнева пропала, но часть его сборов сохранилась в Зоологическом музее МГУ (Horn W., Kahle I., Friese G., Gaedike R. 1990.). В брошюре «К 50-летию Русского Энтомологического Общества» (СПб, 1910) среди действительных членов Коротнев Николай Ильич числится с 1895 года, но в 1915 г. его уже в списках РЭО нет! (Письм. сообщ. Е.В. Новомодного).

Дом 8 в Чистом переулке (в прежнем Обуховым переулке), в котором жила в те годы семья Николая Ильича Коротнева. В соседнем доме № 10 проживал действительный член Русского орнитологического комитета Борис Михайлович Житков (1872-1943).

В течение трети века (с 1899 по 1931 гг) Николай Ильич написал несколько книг и брошюр, пропагандирующих изучение и охрану птиц в Российской империи и позже в СССР. Таким образом, его имя вошло в команду первых просветителей на этом попроще в Российской империи. На момент учреждения Русского Орнитологического Комитета он уже был немолодым человеком (48 лет) и у него за плечами был большой опыт научной, педагогической и организационной деятельности. В учредительных списках Комитета Николай Ильич указан среди членов-сотрудников с адресом: Москва, Пречистенка, Обухов пер., д.8. Известно, что Николай Ильич был одним из 25 кандидатов на пост Председателя Отделения Орнитологии. В 1913 году он занимался кольцеванием птиц в Москве (Рахилин, 2002). Николай Ильич собирал коллекцию птичьих яиц.

Архив Николая Ильича Коротнева находится в Отделе рукописей РГБ и еще ждет своих исследователей. Хочется надеяться, что в недалеком будущем его подвижническому труду будет посвящена отдельная книга и выйдет она в серии «Жизнь замечательных людей».

Орнитологические публикации Николая Ильича Коротнева:

1. Коротнев Н.И. Наши пернатые благодетели и меры их охранения. Вып. 1. М., печ. А.И. Снегиревой, 1899. 40 с.
2. Коротнев Н.И. Польза и вред наших птиц. Изд. 2-е, испр. и доп. М., изд. А.Д. Ступина, 1904.
3. Коротнев Н.И. Практические заметки по орнитологической технике // Птицеведение и птицеводство. М., 1915. 6, вып. 4, с. 317-318.
4. Коротнев Н.И. Полезные в сельском хозяйстве птицы и их защита. М.-Л., Сельхозгиз, 1930. 135 с. То же. Изд. 2-е, испр. и доп. М.-Л., Сельхозгиз, 1931. 150 с.

Автор выражает благодарность коллегам А.Горяшко (Кандалакша), О.А.Калашниковой (Москва), Н.А.Кузнецову (Москва) , М.В.Поддубному (Москва), А.Б.Поповкиной (Москва) , Е.В.Новомодному (Хабаровск) за помощь в работе над статьей.

Литература

1. Коротнев, Николай Ильич. Короеды русских лесов [их лесоводственное значение] и меры борьбы с ними : [Семейства Scolytidae и Platypodidae]. 185 видов : Экология короедов (Восточной Европы, Кавказа и Сибири) / Н.И. Коротнев. – Москва : Новая деревня, 1926. – 188 с.; 22 см. – (Экология жуков Восточной Европы, Кавказа и Сибири/ Н. И. Коротнев; Вып. 10).
2. Коротнев Н. И. Фауна гнезд и нор и способы ее обследования / Н.И. Коротнев // Изв. Моск. энтомолог. о-ва. – 1922. – Т. 2, № 1. – С. 75–95.
3. Леман Г. А. Воспоминания / Публ. Е. В. Ивановой // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2010. — [Т. XIX]. — С. 601—660. http://feb-web.ru/feb/rosarc/raj/raj-601-.htm
4. Рахилин В.К. Организация кольцевания птиц в России. // Кольцевание и мечение птиц в России и сопредельных государствах 1988-1999 гг. М., Центр кольцевания птиц. 2002. С. 27-43.
5. Самофалова Е.А. 2014. Семейная хроника Эмилии Альбертовны Коротневой. // Известия Регионального финансово-экономического института. Электр. Научный жжурнал. 2014. Нр 3. https://science.rfei.ru/ru/2014/3/86.html
6. Самофалова Е.А. 2015. Жанровые признаки семейной хроники в женской мемуарно-автобиографической прозе второй половины XIX века. Диссертация на соискание уч. степ. канд. филолог. наук. Курск. 2015. Воспоминания Э.А.Коротневой на с.204-219. https://studylib.ru/doc/2231219/fajl–dissertaciya-samofalovoj-e.a.
7. Horn W., Kahle I., Friese G., Gaedike R. 1990. Collectiones entomologicae: Ein Kompendium über den Verbleib entomologischer Sammlungen der Welt bis 1960. Teil 1. A bis K; Teil 2. L bis Z. Berlin: Akad. Landwirtschaftswiss. der DDR. 220 p. + 221–573 p. 
8. Korotnew N. (I). Über Verpackung und Konservierung unpräparierter Käfer. Ent. Bl. III p. 165—167, (Abdruck von 1906, 3).

Ссылки в Интернете

1. http://pkk.memo.ru/letters_pdf/000615.pdf
2. http://pkk.memo.ru/page%202/KNIGA/Ko2.html
3. https://ru.openlist.wiki/%D0%9A%D0%BE%D1%80%D0%BE%D1%82%D0%BD%D0%B5%D0%B2_%D0%9D%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%BB%D0%B0%D0%B9_%D0%98%D0%BB%D1%8C%D0%B8%D1%87_(1865)
4. http://book.uraic.ru/elib/authors/gorbunov/sl-10.htm
5. http://db.ranar.spb.ru/ru/work/id/29474/

Архивы

1. ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Д. 1514. С. 190. Машинопись.
2. СПб филиал РАН. Ф. 722. Оп. 002. Д. 530. Коротнев Николай Ильич. Письма его к Семенову-Тян-Шанскому Андрею Петровичу.
3. Российская государственная библиотека. Коротнев Николай Ильич (р. 1865), врач, ассистент клиники нервных болезней Моск. ун-та. ф. 136, 12 карт., 1895-1917.

[1] ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1: Д. 763. С. 101-128; Д. 819. С. 65-66; Д. 921. С. 43, 45-52, 55-60; Д. 956. С. 106.
[2] ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Д. 1515. С. 188. Автограф.
[3] ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Д. 1514. С. 190. Машинопись.
[4] ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Д. 1514. С. 184-185. Машинопись.
[5] «Жертвы политического террора в СССР». Компакт-диск. М.,«Звенья», изд. 4-е, 2007.
[6] ГАРФ. Ф. Р-8409. Оп. 1: Д. 748. С. 281-87; Д. 1195. С. 191-93; Д. 1399. С. 129-48; Д. 1536. С. 13-15; Д. 1557. С. 229-30, 237; Д. 1599. С. 80-82, 89, 91-92; Д. 1671. С. 180; Д. 1683. С. 9. Жертвы политического террора в СССР. Компакт-диск.
[7] ГАРФ. Ф. Р-8409. Оп. 1: Д. 956. С. 105-107; Д. 1399. С. 129-148; Д. 1557. С. 230, 237. Жертвы политического террора в СССР. Компакт-диск.

Дополнения к биографии Николая Ильича Коротнева (1865-1937)

Шергалин Евгений Эдуардович, Мензбировское орнитологическое общество, Email: zoolit@mail.ru

Смирнова Светлана Анатольевна, Региональная общественная организация медицинских сестер Москвы, краевед и историк медицины, Email: svetlana.samur131@yandex.ru

Русский орнитологический журнал 2021, Том 30, Экспресс-выпуск 2142: 5549-5553.

Два года назад Русский орнитологический журнал рассказал про трагическую судьбу врача и члена-сотрудника Русского орнитологического комитета Николая Ильича Коротнева (1865-1937) (Шергалин, 2019). Несмотря на предпринятые поиски долго не удавалось обнаружить его фотопортрета. Благодаря многолетней краеведческой работе другого соавтора данного сообщения (С.С.) мы рады восполнить этот пробел.

Группа в нервной клинике. Н.И.Коротнев сидит во втором ряду левее двух коллег в белых халатах. Фото из книги «Медицинский факультет Московского Императорского университета». Москва, 1911.

Обложка книжки Николая Ильича «Наши пернатые благодетели и меры их охранения» (1892)

Страница из книги Коротнева «Наши пернатые благодетели и меры их охранения» (1892). Из архива Е.Э. Шергалина.

Страница из книги Коротнева «Наши пернатые благодетели и меры их охранения» (1892). Из архива Е.Э. Шергалина.

Обложка к книге Н.И. Коротнева «Основы электротерапии и электородиагностики» Москва 1926. Из архива С.А. Смирновой.

Предисловие к книге Н.И. Коротнева «Основы электротерапии и электородиагностики» Москва 1926. Из архива С.А. Смирновой.

Коротнев Н И. Токи высокой частоты. Дарсонвализация и эндотермия. М.: Госмедиздат 1930г. 160 с.

Коротнев Н.И. стал одним из основоположников системы физиотерапевтических кабинетов в СССР.

Как видно из предисловия, Николай Ильич посвятил эту работу своему другу, коллеге и наставнику Лазарю Соломоновичу Минору (1855, Вильно – 1942, Ташкент) – видному российскому невропатологу, заслуженному деятелю науки РСФСР (1927).

Как жаль, что жизнь самого Николая Ильича, этого несомненно одаренного и эрудированного человека, оборвалась столь трагически.

Литература

Шергалин Е.Э. Трагическая судьба члена-сотрудника Русского орнитологического комитета, врача, энтомолога и просветителя Николая Ильича Коротнева (1865-1937). // Русский орнитологический журнал 2019, Том 28, Экспресс-выпуск 1852: 5437-5450.

Автор – Лидия Алексеевна Головкова, главный редактор Книги памяти «Бутовский полигон».
Статья вышла в книге Бутовский полигон. 1937–1938. Вып. 4. М., 2000. С. 22–35

В числе нескольких десятков тысяч расстрелянных на Бутовском полигоне есть немало представителей древних аристократических фамилий. Один из них — барон по происхождению — Федор Николаевич Гревениц.

Род Гревеницев относится к древнегерманским родам и известен с IX века. Семейное предание связывает основателей рода со средневековыми рыцарями-крестоносцами. О том же свидетельствует и герб баронов фон Гревениц, точнее одна из ранних его разновидностей[1].

Первым из рода Гревеницев появился в России барон Теодор Эрнст Фрайхер фон Гревениц. Он прибыл в составе свиты принцессы, предназначенной в жены государю Павлу Петровичу, Софьи Доротеи Вюртемберг-Штутгардской (в православном крещении — Марии Феодоровны). Сын этого Гревеница — Александр Карл Франц Людвиг фон Гревениц в 1836 г. женился на дочери богатого петербургского откупщика — Марии Магдалине Перетц[2]. Один из восьмерых их детей, Николас Абрахам (впоследствии Николай Александрович), стал главой интересующего нас семейства.

Прожив более ста лет в России, Гревеницы стали частью ее истории и культуры, являя собой пример типичных представителей служилого российского дворянства. Именно такими, как Гревеницы и подобными им, было крепко это сословие. Великий русский историк Н. М. Карамзин утверждал: «Дворянство есть душа и благородный образ всего народа».

«Дворянство у нас, — писал Н. В. Гоголь, — есть как бы сосуд, в котором заключено нравственное благородство, долженствующее разноситься по лицу всей русской земли затем, чтобы подать понятие всем прочим сословиям, почему сословие высшее называется цветом народа»[3].

Но живя в России, Гревеницы все же не забывали о своем германском происхождении; они оставались лютеранами. Немецкий язык наравне с русским был родным языком в доме. Мужчины семейства Гревеницев были людьми высокообразованными, по-немецки деятельными и целеустремленными, занимали ответственные государственные посты. Женщины этого рода также получали прекрасное образование и, полагая необходимым распространять просвещение и культуру, порой учительствовали в различных учебных заведениях. Собственных детей Гревеницы воспитывали в духе исполнения высшего долга перед Богом, государем и народом, с которым давно сроднились по духу и крови. Среди представителей семейства было немало воинов на суше, на море, а впоследствии и в воздухе. Правительство отличало их заслуженными чинами и наградами.

Так было до 1917 г. Но в советское время мстительность тех, кто прежде был никем, а ныне — всем, обрушилась на высшие сословия и аристократические семьи России. (Потом, правда, эта сатанинская злоба коснулась всех без исключения слоев русского общества, дойдя в конце концов до самоистребления.) Почти все представители семьи Гревеницев и их ближайшие родственники были уничтожены советской властью: кто расстрелян, кто умер в ссылке или тюрьме. Уцелели лишь те, кто уехали из России вскоре после революции. Ныне потомки «российских» Гревеницев живут в Финляндии, Англии и Бельгии. В Финляндии живут потомки Бориса Николаевича Гревеница — родного брата Федора Николаевича, потомки его дяди, Георгия Александровича, живут в Англии, а в Бельгии — внуки и правнуки Николая Александровича — двоюродного брата Федора Николаевича[4]. Потомки «европейских» Гревеницев живут в Германии, Англии, Австрии. В Германии неподалеку от городка Бисмарк есть поместье, где сохранился родовой замок баронов фон Гревениц. Раз в три года представители рода съезжаются из разных стран в Германию, чтобы встретиться друг с другом.

Отец Федора Николаевича Гревеница, Николай Александрович, был действительным статским советником. Он занимал должность губернатора в Вильне, в Петербурге служил начальником департамента в Министерстве внутренних дел, имел фабрики, владел имением «Рожанка» в Виленской губернии. Николай Александрович Гревениц (1849-1898) был сыном сенатора и действительного тайного советника Александра Карла Фрайхера фон Гревеница. Мать Федора Николаевича, Елизавета Гревениц, была по происхождению немка, урожденная Ренненкампф. Елизавета Вера Мария фон Гревениц (1851-1929) родилась в Симбирске в семье действительного статского советника барона Рудольфа фон Ренненкампфа и баронессы Амалии фон Биндер. В семье Николая и Елизаветы Гревениц было пятеро детей — сыновья Александр, Николай, Борис, Федор и дочь Софья.

Старший из братьев, Александр Николаевич, родился в 1872 г. в Казани. Он окончил Пажеский корпус в С.-Петербурге, был подпоручиком, затем полковником лейбгвардии Семеновского полка I Гвардейской дивизии. Александр Николаевич женился на дочери командующего полком генерал-лейтенанта Г А. Мина — Наталье Георгиевне (1885-1968). Их дети родились в Царском селе, где в предшествовавшие революции годы жили Гревеницы и где в составе сводного пехотного полка, а затем — в должности командующего полком А. Н. Гревениц нес охрану царского дворца. Александр Николаевич был видным человеком, имел обширные связи в высших кругах, общался со многими влиятельными лицами государства[5].

Мы не знаем, как воспринял А. Н. Гревениц Октябрьский переворот, ссылку и расстрел царской семьи, которой он прежде верно служил. В сентябре 1919 г. Петроградский военный комиссариат мобилизовал его и назначил заведующим хозяйством 156 этапной роты, с ноября 1920 г. А. Н. Гревениц — помощник командира батальона, затем — командир роты на польском фронте. Но уже в апреле 1921 г. он арестован, осужден за «контрреволюционную деятельность» и отправлен этапом на Соловки «сроком на один год». После возвращения из концлагеря Александр Николаевич работал скромным счетоводом (обычная в советское время должность для бывших аристократов) на петроградском заводе «Красный треугольник». 5 ноября 1924 г. А. Н. Гревениц, как обычно, ушел на завод и не вернулся. Он был арестован и по постановлению ПП ОГПУ по ЛО приговорен к высшей мере наказания. В начале июля 1925 г. Александр Николаевич фон Гревениц был расстрелян.

В 1935 г. трое взрослых детей Александра Николаевича были высланы из Ленинграда в Уфу. Его жена баронесса Наталья Георгиевна выехала вместе с ними. Однако, уехав добровольно, Наталья Георгиевна оказалась в таком же точно положении ссыльной, как и ее дети: у нее отобрали паспорт, и она была обязана раз в неделю ходить отмечаться в районном отделении НКВД. В январе 1936 г. Особым совещанием НКВД высылка была отменена (грянула очередная кампания, на сей раз под лозунгом: «дети за родителей не отвечают»). Наталья Георгиевна с сыном Николаем и дочерью Натальей вернулась в Ленинград, а старший сын Георгий остался со своей семьей в Уфе.

С большим трудом Наталья добилась, чтобы ее приняли в Ленинградский технологический институт. Но проучилась она чуть больше года.

28 марта 1938 г. она была арестована и исчезла в недрах ленинградского НКВД. 31 марта 1940 г. была арестована Наталья Георгиевна. Приговор — лишение свободы на пять лет[6]. По дороге к месту заключения Наталья Георгиевна сломала ногу и была помещена в больницу в г. Йошкар-Оле. В этом городе она и осталась жить, зарабатывая себе на пропитание уроками иностранных языков. Умерла бывшая баронесса Н. Г Гревениц в 1968 г. в Доме инвалидов в возрасте 83 лет. Ей выпала горькая судьба пережить не только расстрел мужа, но и гибель всех ее троих детей: дочь Наталья была расстреляна в Ленинграде 22 октября 1938 г. и захоронена, по-видимому, под Ленинградом на Левашовской пустоши; сын Николай, уехавший после ссылки в Нижний Тагил, расстрелян в 1940 г., Георгий расстрелян 27 июля 1941 г. Конечно, Наталья Георгиевна не могла тогда знать, что дети ее расстреляны. Она всю жизнь искала их, дважды писала Председателю СМ СССР Маленкову, несколько раз в Военную прокуратуру и другие инстанции, но все было безрезультатно. О судьбе своих детей она так и не узнала[7].

В Уфе в 1940 г. в один день с Натальей Георгиевной была арестована сестра Федора Николаевича — Софья Николаевна.

Баронесса Софья Николаевна Гревениц родилась в 1875 г. в Казани, окончила гимназию, затем Виленское высшее женское педагогическое училище и особый дополнительный курс по подготовке учителей. После переезда семьи в Петербург она преподавала немецкий язык в знаменитой в свое время школе Петер-шулле при лютеранском соборе, была помощницей попечительницы Николаевского приюта, а в период с 1910 г. по 1917 г. «имела собственную школу с небольшим доходом». В 1918 г. Софья Николаевна жила в доме № 3 на Литовском проспекте. Вместе с ней жила ее мать Елизавета Рудольфовна и двое взрослых братьев — Николай и Федор. Софья Николаевна и при новой власти продолжала учительствовать. Но в 1921 г. она была арестована и препровождена в тюрьму на Шпалерной, где встретила немало знакомых. Затем по постановлению ГубЧК Софью Николаевну, как и многих других, отправили этапом на Север; она провела год в концлагере г. Холмогоры. Софью Николаевну приговорили к десяти годам лагерей и бессрочной ссылке, но в 1922 г. она уже была освобождена и вернулась в Петроград. Она много и активно работала по ликвидации неграмотности в Политпросвете, в школах при больницах, впоследствии преподавала немецкий язык в ленинградских институтах. Свободно владея еще тремя языками, Софья Николаевна занималась переводами, участвовала в составлении учебников иностранных языков. После расстрела своего брата Александра она взяла к себе всю его семью: убитую горем вдову и троих детей 16,14 и 9-ти лет.

В 1935 г. «в связи с убийством Кирова» вся семья Гревеницев была отправлена в ссылку: пять человек, в том числе и Софья Николаевна, были высланы в Уфу. Следствие заняло один день — с 3 на 4 марта. В Уфе Софья Николаевна преподавала немецкий язык в Башкирском мединституте. 31 марта 1940 г. она, как уже говорилось, была арестована вместе с женой брата Александра — Натальей Георгиевной. Это был третий арест Софьи Николаевны. Обе женщины, одна 65-ти, другая 55-ти лет, были осуждены на пять лет лишения свободы[8]. Где-то в ссылке Софья Николаевна погибла в результате несчастного случая. Рассказывали, что она умерла от удара по голове: ночью на нее упали стенные часы.

Софья Николаевна была человеком прекрасным, но суровым. Ее красивое строгое лицо казалось непроницаемым. Она не имела своей семьи, была, как написано с ее слов в следственном деле, девица. Свою нерастраченную материнскую любовь Софья Николаевна отдавала племянникам, особенно младшей племяннице — Тате, и многочисленным ученикам, ревностно передавая им свои знания. Софья Николаевна имела бесстрашное сердце, что обнаруживается в протоколах допросов следственного дела 1935 г. На вопрос следователя о круге ее знакомых она отвечала; «…чтобы их не допрашивали, и оне не подвергались той же участи, что и я, я вам их не назову»[9]…

О брате Николае Николаевиче Гревенице известно только то, что он родился в 1877 г.. был чиновником по особым поручениям при министре внутренних дел. Он погиб в 1919 г. во время гражданской войны (скорее всего был расстрелян как дворянин и бывший царский офицер). Брат Борис Николаевич, родившийся в 1879 г., в 1918 г. вместе с женой и детьми уехал в Финляндию и там остался. Только это и спасло его от расправы…

* * *

Самым младшим в семье барона фон Гревеница был Федор Николаевич. Он родился 22 августа 1884 г. в С.-Петербурге. В семейном архиве родственников сохранилась его детская фотография. Поистине — очаровательная картина, говорящая сама за себя.

Мы видим ангельское существо лет трех-четырех — в кружевах и лентах, с волной шелковых волос, спадающих на плечи. Перед нами осуществленный рай на земле — «рай детства». Счастливый удел, «предельная беззаботность и благоденствие». «Все так, как должно быть. Ничто никогда не изменится. Никто никогда не умрет», — писал о своем детстве, во многом, очевидно, схожем с детством Федора Николаевича Гревеница, писатель Владимир Набоков, чья жизнь и творчество, в основе своей, были «неубывающей тоской по детству». А детство, во всяком случае подобное набоковскому детству, писатель называл «мерилом всякого счастья». Но вглядимся повнимательнее в детский портрет. Живой быстрый взгляд всеми обожаемого и, по выражению Набокова, «до прекрасной крайности» балуемого ребенка одновременно странно задумчив, словно он видит то, что не видят взрослые — какие-то «другие, непознаваемые и непостижимые миры».

«Русские дети, — писал В. Набоков о детях своего времени и своего круга, — одарены были восприимчивостью почти гениальной, точно судьба, в предвидении катастрофы, честно попыталась возместить будущую потерю, наделяя их души тем, что по годам им еще и не причиталось[10].

Фотография сделана в 1887 или 1888 г. в Вильне, где в ту пору жила семья Гревениц. После переезда в Петербург Гревеницы поселились на Литейном проспекте в доме № 46. За домаами самой Знаменской площади (нынешней площади Восстания) тянулись Итальянские сады, водили гулять маленького Тео.

В Петербурге Федор Николаевич поступил в гимназию, которую окончил в 1903 г. А в 1905 г. он уже девятнадцатилетний юноша, был зачислен в гвардейский саперный батальон. В том же 1905 г. Федор Николаевич стал студентом петербургского института Инженеров путей сообщения (ИИПС). Среди его учителей был человек, который, несмотря на четырнадцатилетнюю разницу в возрасте стал его ближайшим другом, а по окончании института — коллегой и постоянным сотрудником. Звали его Сергей Петрович Лихачев[11]. В доме своего учителя Федор Николаевич встретил женщину, ставшую его единственной любовью на всю жизнь. Это была прекрасная как античная камея, добрейшая Екатерина Владиславовна Лихачева. В ту пору она была матерью четырех детей[12].

Драматизм ситуации заключался в том, что была она женой учителя и лучшего друга Федора Николаевича — Сергея Петровича Лихачева…

В 1911 г. семью Гревениц взбудоражила женитьба брата Федора Николаевича — морского офицера, капитана 1-го ранга Владимира Евгеньевича Гревеница который женился на ослепительной светской красавице княгине Дарье Евгеньевне Кочубей, урожденной графине Богарне, дочери герцога Лейхтенбергского.

Ее портрет, написанный в 1912 г. художником В. К. Штембером, хранится в С.-Петербурге в коллекции Эрмитажа. Княгиня Дарья принадлежала к высшей знати российской империи; она была правнучкой Николая I, двоюродной внучкой Александра II, двоюродной племянницей Александра III и троюродной сестрой Николая II; к тому же она состояла в довольно близком родстве с рядом королевских семей Западной Европы.

Развод княгини Дарьи с ее мужем князем Л. М. Кочубеем и последующее замужество недовольство государя, так как были совершены без его согласия. Но обычное в таких случаях наказание (удаление из России) не последовало. По семейному преданию, сказал следующее: «Гревениц наказан уже тем, что женился на этой женщине». Слова эти оказались пророческими. Действительно, брак был недолгим и кончился трагически. В 1916 г. В. Е. Гревениц был с визитом на своем корабле — дредноуте «ПОЛТАВА» — в Гельсингфорсе (Хельсинки). Дарья Евгеньевна, приревновав Вольдемара Гревеница к какой-то певичке из оперетты, выстрелила в него прямо в капитанской каюте из своего дамского пистолета. В. Е. Гревениц после этого жил еще десять дней, но спасти его не удалось. Там в Гельсингфорсе его и похоронили на православном кладбище. Дело было замято и представлено как самоубийство. Рассказ о женитьбе В. Е. Гревеница на княгине Дарье, казалось бы, не имеет прямого отношения к нашему повествованию. Однако отголоски этой истории всплывут много позже — в доносах доброхотов о том, что Гревеницы состояли в родстве с царской фамилией[13]…

Но вернемся к судьбе Федора Николаевича. После окончания в 1910 г. института он сразу же начал активно работать. В Петербурге он бывал теперь мало. Сначала он работал начальником дистанции на бывшей Подольской железной дороге, состоял в правлении по строительству железной дороги С.-Петербург—Лемболовка, строил железнодорожную линию Волхов—Рыбинск. И везде рядом с ним был его друг С. П. Лихачев. В годы первой мировой войны Федор Николаевич, как и все мужчины семьи Гревениц исполнял воинский долг — служил в 1914-1916 гг. в отдельной воздухоплавательной роте в чине младшего офицера-прапорщика. Обожание семьи, которым Федор Николаевич был окружен в детстве, ничуть его не испортило. Он вырос выносливым, физически крепким человеком с сильным характером и волевым мужественным лицом. Федору Николаевичу жизнь приготовила самые жестокие испытания.

21 апреля 1920 г. на станции Кикерино под Петроградом были арестованы дорогие для него люди — супруги Лихачевы. Екатерина Владиславовна Лихачева, чтобы сохранить семейство от голодной смерти, устроилась на работу в совхоз уборщицей. Вместе с тремя старшими детьми она чистила клетки с кроликами. Младшие дети получали в Петрограде по тарелке каши в день в Американском благотворительном обществе АРА, куда их водила няня. Как-то раз Сергей Петрович Лихачев приехал в совхоз проведать свое семейство. На следующий день родители были арестованы как «буржуи-шпионы»; их увезли в одну сторону, детей, старшей из которых, Тане, было двенадцать лет, — в другую, в детский Исправдом, находившийся в глухом лесу в одиннадцати километрах от ближайшей железной дороги. Там было холодно, голодно и очень страшно. Через некоторое время детям удалось сбежать оттуда и зимой, в лютый мороз добраться до Петрограда. Но родителей дома не оказалось. Они находились в тюрьме на Шпалерной. Хорошо еще, что к детям вернулась няня, которая после ареста родителей тоже куда-то исчезла. Дети каждый день на коленках горячо молились, чтобы Бог вернул им папу с мамой. Но время шло, а папа с мамой не возвращались. Без суда и следствия Лихачевы просидели в тюрьме до конца года. Однажды арестантов вывели с вещами из камер и построили во дворе. Было объявлено, что всех отправляют этапом в Соловки. При этом сообщении Екатерине Владиславовне, у которой без присмотра оставалось шестеро детей, стало плохо с сердцем; она упала с сильнейшим сердечным приступом. Начальство вынуждено было отправить ее в тюремную больницу (бывшую Чесменскую богадельню), где она пролежала очень долго. Дети разыскали свою мать, и им, как ни странно, даже разрешили ее навещать. Но отца к этому времени уже не было в живых. Муж Екатерины Владиславовны, Сергей Петрович, не вынес тяжести этапа. Если верить справке ОГПУ, полученной Лихачевыми, он погиб где-то между Холмогорами и Архангельском. Но академик Д. С. Лихачев (однофамилец наших Лихачевых) считал, что Сергей Петрович был расстрелян на этапе в числе большой группы ленинградцев, высланных в Соловки и не добравшихся до места[14].

В 1921 г. был арестован сам Федор Николаевич и его старший брат Александр, который был также сослан в Соловки. Где отбывал Ф. Н. Гревениц год лишения свободы, неизвестно.

После выхода из тюрьмы Екатерина Владиславовна, ко всеобщей радости, снова была дома. Она жила в четырехкомнатной квартире на Кирочной улице со своими шестью детьми, старенькой мамой, няней, вынянчившей всех детей и давно ставшей членом семьи Лихачевых, и племянниками, которых Екатерина Владиславовна вызвала из Казани, где им грозила голодная смерть. Несмотря на тесноту (комнатки были небольшие, дети спали даже под столом), квартиру Лихачевых все время грозились «уплотнить». Чтобы этого не произошло, здесь в середине 1920-х гг. поселился Федор Николаевич. Сначала он жил как сосед, а потом как муж Екатерины Владиславовны и глава осиротевшей семьи. Он взял под свою опеку и ответственность давно любимую им женщину и ее огромную, дружную и, несмотря ни на какие беды, веселую семью.

Но в 1927 г. Федор Николаевич снова был арестован по какому-то сфабрикованному делу о Государственном научно-мелиоративном институте, с которым он в то время был связан по работе. Ф. Н. Гревениц обвинялся в растрате, подлоге, взяточничестве.

Следствие продолжалось восемь месяцев, в течение которых обвиняемый сидел в тюрьме. Все же на этот раз правда восторжествовала, и честнейший Федор Николаевгв был оправдан. В третий раз он был арестован еще через год — в 1928 г. «по подозрению в нелегальной переписке с заграницей»[15]. Проживание брата Бориса в Финляндии вменялось в вину Федору Николаевичу и всем Гревеницам при каждом аресте.

Очевидно, на одном из «допросов» Федору Николаевичу сломали нос. Но это ничуть не смущало его впоследствии. Так, верно, далекие предки Гревеницев со спокойным достоинством носили следы ран, полученных в боях и на рыцарских поединках.

Первые числа марта 1935 г. стали одними из самых черных дней для русской интеллигенции, особенно для ленинградцев. По приказу Сталина сотни тысяч людей, поколениями живших в городе на Неве, были выселены из своих квартир и отправлены в изгнание.

В те дни получили предписания об административной высылке на пять лет двенадцать человек из семьи Гревениц: пятерым предстояло выехать в Уфу, семь человек (семья Федора Николаевича) должны были отправиться в Казахстан[16]. Пощадили лишь девяностолетнюю мать Екатерины Владиславовны и няню, которых с большим трудом удалось устроить к родственникам и знакомым. Отпущены были также племянники как не имеющие прямого отношения к семье Гревениц-Лихачевых. На сборы было дано три дня. Утром 11 марта в квартире Гревениц появились вооруженные люди. По их требованию и в их присутствии изгнанники подписали бумагу, по которой квартиру и все находящееся в ней имущество они «добровольно и безвозмездно» передавали в пользование государству. К двум часам дня все было кончено, квартира опечатана. Ее бывшие владельцы с котомками и узелками в руках оказались на лестнице за дверью. Любимая всеми нянюшка Лиза уходила из дома без вещей: она прижимала к груди кота Слоника и таксу Тэдди[17].

До вокзала доехали на трамвае. За свои с трудом раздобытые деньги взяли билеты и затем несколько дней добирались до полустанка Челкар. Местом ссылки Гревениц-Лихачевых был город Тургай в Актюбинсцой области, находившийся от Челкара в 450 километрах. Эшелоны с ссыльными все прибывали. Надо было как-то устраиваться. Многие остались жить вблизи полустанка. Привыкший к порядку и дисциплине, Федор Николаевич считал, что они должны добраться до предназначенного им Тургая. Отправились пешком, наняв одного верблюда на всех. Вышло из Челкара человек тридцать, а до промежуточного селения Иргиз добралось двенадцать. Остальные или вернулись в самом начале пути или погибли по дороге. Добравшись до Иргиза, решили дальше не идти. Сначала жили продажей вещей, потом ловили сусликов, выделывали и сушили шкурки на продажу. Голодали, младшие дети постоянно болели. Положение было ужасное. И тут в июле пришел в селение незнакомый казах и сообщил, что разыскивается какой-то Гревениц. Выдающийся инженер срочно понадобился на строительстве канала Москва-Волга. На семейном совете решено было ехать вместе с Федором Николаевичем, хотя все, конечно, понимали, что это называется «побег с места ссылки» и чревато большими неприятностями. Но без Федора Николаевича просто немыслимо было здесь оставаться. Нашелся добрый человек, который на грузовике вывез всех семерых в Семипалатинск. Федор Николаевич отправился первым в Москву, за ним через четыре дня мучительных волнений и ожиданий на вокзале отправились остальные.

Совсем не просто было разыскать Федора Николаевича в Дмитлаге, который размерами был с небольшую европейскую страну[18]. Но в конце концов Екатерина Владиславовна нашла своего мужа.

Продолжая оставаться ссыльным, Федор Николаевич работал на строительстве железнодорожного моста в Хлебниковском районе Дмитлага. Вскоре он был назначен помощником начальника работ и начальником АСО Хлебниковского района. Екатерина Владиславовна сняла у кого-то в бараке поселка Хлебниково три комнатки. Едва устроившись, она написала няне, чтобы та, если хочет, приезжала к ним со Слоником и Тэдди. Нянюшка Елизавета Васильевна приехала сразу же, но одна. Тэдди после исчезновения хозяев перестал есть с горя и умер, а Слоника, несмотря на все уговоры, не отдали его новые хозяева. Сохранилось письмо одного из племянников Екатерины Владиславовны, бывшего проездом в Москве и посетившего со своим другом семейство Гревеницев в Дмитлаге.

«Слезши в Хлебниково, — писал Николай Пальчиков своей маме в письме от 27 июля 1936 г., — мы потратили много времени, прежде чем добрались до конторы, в которой я смог по телефону сговориться с дядей Федей. Очень приятно было услышать его голос, из трубы глаголящий, голос, которого я не слышал больше года. Через сорок минут на противоположном берегу канала остановилась пролетка, и из нее вышел сам дядя Федя, приехавший за нами с участка работ. Говорили, что высылка на него подействовала, и он «сильно постарел». Я не нашел резких перемен, разве что он несколько похудел… Усевшись в пролетку, точно господа, приехавшие на лето в деревню, мы поехали на квартиру дяди Феди, где нас ждала тетушка Екатерина Владиславовна… Во время обеда от дяди Феди мы получили много интересных сведений о строительстве канала Москва-Волга, который видели своими глазами, когда разыскивали дядю Федю. Сведения очень интересные и поучительные со всех точек зрения».

В тот же вечер, съездив по делам в Москву, молодые люди отправились снова в Хлебниково. Оба они были студентами Ленинградского университета, оба — будущие астрономы. Впереди — вся жизнь.

Бесчисленные миры Вселенной ждали их молодой любознательности и энтузиазма. Друзья сошли на станции Долгопрудная и пошли пешком. Красота окружающей природы поразила их. Николай пишет в письме: «Стоял чудный вечер (вернее, ночь). На горизонте, как огромный медный диск, уходила на покой багряно-красная луна и в лугах, через которые мы шли, был слышен специфический слабый шум — признак жизни. Настроение у нас обоих было весьма поэтическое, и мы шли молча, каждый со своими мыслями… Я чувствовал неразрывную связь свою со всем, меня окружающим. Действительно, величественна природа, и нет более замечательных картин, чем те, которые она нам показывает».

К вечеру следующего дня Николай с другом отправились в Москву.

«Дядю Федю, – пишет Николай, — мы застали идущим со службы домой уже на пути. Простились с ним и покинули Хлебниково, как я думаю, с тем, чтобы туда не возвращаться, ибо осенью или как крайность весной дядя Федя переходит на другую работу, и вся семья также распрощается с каналом Москва-Волга»[19].

После устранения аварии на строительстве железнодорожного моста, происшедшей по вине вольнонаемного инженера, «партийца», Федор Николаевич был переброшен для исправления неполадок в Северный речной порт. Здесь ссыльный инженер Ф. Н. Гревениц был назначен помощником начальника строительства Химкинского порта. Ему, как занимающему ответственную должность, было предоставлено жилье в самом порту в домах НКВД. Сюда к нему переехала семья.

По рассказам родных, в число задач, которые предстояло решить в порту Федору Николаевичу, была установка «золотой» звезды на высоком шпиле Химкинского речного вокзала.

Звезда должна была подниматься и опускаться в ознаменование начала и конца навигации. Но конструкция не работала. День окончания строительства и торжественное открытие навигации по каналу, в присутствии первых лиц государства и лично тов. Сталина, стремительно приближались. Дмитлаговское начальство не ошиблось, разыскав в казахстанских степях среди ссыльных инженера Гревеница. Он в нужные сроки справился со всеми техническими сложностями.

2 мая состоялись торжества по случаю открытия канала. Инженеры, чьи невежественные действия и промахи исправлял ссыльный Ф. Н. Гревениц, были награждены орденами и медалями. По постановлению ЦИК и СНК СССР 55000 заключенных Дмитлага (в основном уголовников) за «ударную работу на строительстве канала Москва-Волга» были досрочно освобождены. 97804 человека, участвовавших в строительстве, получили разные льготы[20]. Но в этих списках не было имени инженера Гревеница. Федор Николаевич продолжал работать на объектах канала до начала ноября 1937 г.

4 ноября он исчез, не вернулся домой с работы. Его падчерица Т. С. Лихачева бросилась искать его. В Москве на Кузнецком мосту в доме № 24 ей кратко ответили, очевидно полагаясь на ее догадливость: «Не ищите».

Это был пятый по счету арест Федора Николаевича Гревеница. Как впоследствии стало известно, содержался он в Дмитрове, в страшной подвальной тюрьме № 1 Дмитлага НКВД, помещавшейся под бывшим настоятельским корпусом бывшего Борисоглебского монастыря. Ф. Н. Гревениц обвинялся по ст. 58-й п. 8 и 11 в «принадлежности к контрреволюционной террористической группировке». Его дело вел оперуполномоченный III отдела Дмитлага по фамилии Грабищенко. Единственный допрос состоялся 22 ноября 1937 г. В деле нет ни одного допроса свидетелей. Просто имя Гревеница еще 31 мая 1937 г. назвал на допросе обвиняемый И. Я. Гринер, также заключенный Дмитлага, осужденный Военной Коллегией ВС СССР и тогда же расстрелянный. В обвинительном заключении по делу Гревеница говорится: «Допрошенный в качестве обвиняемого Гревениц виновным себя не признал». 29 ноября 1937 г. тройкой при УНКВД СССР по МО была назначена высшая мера наказания.

Судя по всему, Федора Николаевича даже не переводили для проведения следствия в московскую тюрьму, как это обычно делалось, а повезли на расстрел прямо из Дмитрова. Приговор был приведен в исполнение 3 декабря 1937 г. на Бутовском полигоне под Москвой[21]. В тот день было расстреляно на краю бутовских рвов 133 человека — не так уж много по меркам Бутова: через несколько дней 8 декабря там будет убито 474 человека[22].

Что же стало с остатками семьи Ф. Н. Гревеница, со столь сильно любимой им Екатериной Владиславовной? Она, поняв, что случилось непоправимое, уехала с больным сыном-инвалидом, трехлетней внучкой и няней под Лугу. Поселились они в деревне в 130 километрах от Ленинграда. Работы для них там, конечно, не было никакой. Жить было нечем. Дети Екатерины Владиславовны посылали им денег, сколько могли. Вскоре началась война. Немцы под Ленинградом наступали. Осенью 1941 г. Татьяна Сергеевна Лихачева получила последнюю весточку от мамы — солдатский треугольник, сложенный из старой газеты: «Уходим в лес», — писала шестидесятидвухлетняя Екатерина Владиславовна. В августе 1941 г. Екатерина Владиславовна, ее больной сын Сергей, внучка Лялечка и няня, а с ними трое потерявшихся в панике отступления маленьких детей и две женщины из местных погибли. Они прятались в окопе в лесу и были убиты то ли в результате прямого попадания снаряда, то ли от разрыва гранат, брошенных немцами.

Федор Николаевич Гревениц был реабилитирован 10 февраля 1990 г. Следственное дело его хранится в ГУВД — среди моря уголовных дел, заведенных в том числе и на заключенных Дмитлага, не подлежащих реабилитации: воров, налетчиков, убийц, спекулянтов, насильников, мошенников, впрочем, также расстрелянных беззаконно. Но за что расстрелян созидатель, строитель Гревениц, человек, находившийся в расцвете сил, ума и таланта?! Сколько он мог бы принести пользы людям в мирные и особенно, с его фронтовым опытом, в надвигающиеся военные годы!

Рассматривая фотографии семьи Гревеницев, невольно любуешься благородством и одухотворенностью этих лиц. Федор Николаевич Гревениц и в чекистском застенке не утратил присущего ему величия духа. В следственном деле 1937 г. сохранилась тюремная фотография Ф. Н. Гревеница «в фас и профиль», сделанная в Дмитлаге. Здесь все — черты лица, взгляд, поворот головы говорят о человеке незаурядном, значительном, под стать его предкам — рыцарям-крестоносцам. Такую голову легко представить себе увенчанной лаврами и отчеканенной на старинной монете или медали. Но сквозь облик приговоренного к казни 53-летнего Гревеница проступают черты Гревеница-ребенка, который был сама Жизнь, само Счастье и Любовь. Этот облик как живой укор стоит перед глазами, когда думаешь о судьбе Федора Николаевича, а в его лице — о судьбе многих лучших людей России в нашем XX веке.

Примечания и использованная литература

[1] Существует три разновидности герба Гревеницев. На одном из них, по-видимому, самом древнем, в верхней части изображен барсук. Graev… — основа фамилии Гревениц в переводе со старонемецкого языка означает «барсук».

[2] Брат Марии Магдалины Перетц — Григорий Абрамович Перетц служил чиновником канцелярии петербургского генерал-губернатора М. А. Милорадовича, принимал участие в восстании декабристов и был сослан на Урал. (Семейный архив Гревеницев)

[3] Гоголь Н. В. Выбранные места из переписки с друзьями / Духовная проза. М. 1992. С. 208-209

[4] Г. А. Гревениц служил в Министерстве иностранных дел, был шталмейстером царского двора. По агентурным материалам следственного дела 1935 г. якобы являлся руководителем РОВС в Финляндии. Внуки Н. А. Гревеница. Александр и Николай, являются по материнской линии потомками А. С. Пушкина. Их мать, Наталья Николаевна Пушкина, была правнучкой поэта. Один из предков Гревеницев, Павел, окончил Царскосельский лицей вместе с А. С. Пушкиным. (Семейный архив Гревеницев; Архив Книги памяти «Ленинградский мартиролог»)

[5] Какое-то время в семье хранился подаренный императором А. Н. Гревеницу альбом «Федоровский Государев собор в Царском Селе», изданный в 1916 г. тиражом в 50 экз. На альбоме рукой государя было начертано: «С Христовым праздником. Николай. Александра. 25 дек. 1916 г. …Книга сия жалована Их Императорскими Величествами полковнику барону Александру Николаевичу Гревеницу»

[6] Арестована Наталья Георгиевна была Уфимским УНКВД; это значит, что, несмотря на все усилия, ей не удалось прописаться в своем родном городе. (Книга памяти жертв политических репрессий республики Башкортостан. Кн. 2. Уфа. «Китап». 1999)

[7] Архив Книги памяти «Ленинградский мартиролог»; Лопатина С. Из истории одной семьи // Технолог (газета Технологического ин-та). СПб. 1992.8 дек. № 17.

[8] Книга памяти республики Башкортостан. Кн. 2. С. 173; Лопатина С. Из истории одной семьи

[9] Архив Книги памяти «Ленинградский мартиролог»

[10] Носик Б. Мир и дар Владимира Набокова. Первая русская биография. М. Пенаты. 1995. С. 50

[11] Сергей Петрович Лихачев (1870-1921). инженер-строитель, педагог, брат известного академика Н. П. Лихачева

[12] Екатерина Владиславовна Лихачева (1879-1941). урожд. Пальчикова — правнучка декабриста А. Ф. фон дер Бриггена

[13] Владимир Евгеньевич Гревениц (1872 — 1916) был сыном окружного судьи, имевшего чин тайного советника. Детские годы Вольдемара, как звали В. Е. Гревеница в семье, прошли в тихой Вологде, где в эти годы служил его отец. Там В. Е. Гревениц окончил реальное училище, затем — уже в С.-Петербурге — Морской кадетский корпус. Будучи морским офицером, служил на военных кораблях русского флота. Капитан 1-го ранга В. Е. Гревениц принимал участие в русско-японской войне, за храбрость был награжден Св. Георгием, затем занимал командные должности на Балтийском флоте. Будучи капитаном миноносца «ОХОТНИК», он посетил в 1910 г. С.-Петербург, где состоялось его знакомство со светской красавицей кн. Д. Е. Кочубей. После революции Дора Лейхтенберг, как она стала себя называть, сблизилась с австро-венгерским подданным майором В. А. Маркезетти. По всей видимости, оба были связаны с советской разведкой и органами госбезопасности. В 1937 г. их обоих арестовали. Они проходили по «делу о шпионаже в пользу Германии» в составе «боевой группы» и были расстреляны и захоронены на Левашовской пустоши под Ленинградом: Дора Евгеньевна — 05.11.1937 г.. Маркезетти — 15.01.1938 г. Первый муж и сын Д. Е. Лейхтенберг умерли в Париже; ее дочь княжна Наталья перешла в католичество и под именем матери Софии стала настоятельницей доминиканского монастыря в городе Фрибуре в Швейцарии. (Семейный архив Гревеницев; Сахаров И. В. Дора Евгеньевна Лейхтенберг (баронесса Гревениц, урожденная графиня Богарне). Книга памяти «Ленинградский мартиролог». 1937—1938. Ноябрь 1937 г. Изд. РНБ. СПб. 1998. Т. 3. С. 499—504)

[14] Лихачева Т. С. «Есть ли Бог? Не знаю…» // Мъра. СПб. Глагол. 1996. № 1. С. 164—180

[15] ОСФ ИЦ ГУВД по МО. Ф. 189. Д. СО-39651

[16] Семья Гревениц-Лихачевых незадолго до ссылки уменьшилась на одного человека: умер от туберкулеза старший сын Екатерины Владиславовны Борис Лихачев, 32-х лет

[17] Лихачева Т. С. «Есть ли Бог…»

[18] Федоров Н. А. Дмитлаг. Из истории строительства канала Москва-Волга. (Книга Памяти жертв политических репрессий «Бутовский полигон». 1937 — 1938. М. 1998. Вып. 2. С. 32—42)

[19] Судьба распорядилась иначе: ровно через год 12 ноября 1937 г. Николая Пальчикова и его друга Александра Балакина, с которым летом 1936 г. они посетили Хлебниково, расстреляли; в тот же день был расстрелян и брат Николая — Владислав Пальчиков. Николаю и его сокурснику Александру было по 24 года, Владиславу — 26. Вместе с молодыми людьми расстреляли их 68-летнего дядю Д. И. Ружевского и двух общих знакомых. Третий из братьев Пальчиковых Сергей был расстрелян за три дня до этого — 09.11.1937 г. Меньше чем через месяц под Москвой на Бутовском полигоне расстреляли и любимого всеми «дядю Федю». (Семейный архив Гревеницев; Книга памяти «Ленинградский мартиролог». Т. 3. С. 526—531; Книга Памяти «Бутовский полигон». Вып. 2. С. 358)

[20] Книга памяти «Бутовский полигон». Вып. 2. С. 358

[21] См. «Бутовский полигон». Вып. 3. С. 305

[22] ОСФ ИЦ ГУВД по МО. Ф. 189. Д. СО-3965; Книга Памяти «Бутовский полигон». Вып. 3. С. 342—343. (Таблица по датам расстрелов в Бутове)