Материал составлен из двух опубликованных статей Игоря Евгеньевича Иорданского – заметки в газете “Известия” 1993 года и воспоминаний о заключении в Дмитлаге в газете “Дмитровский вестник” 1994 года. Газетный вариант воспоминаний дополнен “отцензурированными” фрагментами, сохранившимися в рукописи. Рукопись хранится в Дмитровском музее. Восстановленные фрагменты выделены красным.
Меня приговорили заочно
Газета «Известия» № 21 (23876) от 4 февраля 1993 года.
7 февраля 1933 года, меня, студента 4-го курса Ташкентского инженерного института, вызвали в ОГПУ и обвинили в том, что в институте на лекциях по социально – экономическим дисциплинам задавал вопросы, которые, ввиду слабости преподавателей, могли вызвать среди студентов антисоветские настроения. 13 апреля тройка ОГПУ заочно присудила мне по статье 581 пять лет лагерей. Освободился 9 февраля 1937 года из Дмитровского лагеря, где строил канал Москва — Волга.
В сохранившейся у меня справке об освобождении указано все: кем, когда, по какой статье я осужден и откуда освобожден. Эта справка — официальный документ со штампом и гербовой печатью, по ней мне выдали паспорт. А теперь для того, чтобы получить обещанные Законом Российской Федерации о реабилитации жертв политических репрессий льготы и положенную компенсацию за загубленные молодость и успех в жизни, этой справки недостаточно. Надо еще справку о реабилитации. А где ее взять? Там, где судили? А меня нигде не судили, меня приговорили заочно.
И. Иорданский, инвалид 1-й группы. Волгоград.
Записки заключенного
Игорь Евгеньевич Иорданский
Газета “Дмитровский вестник” (Дмитров) за 10 марта 1994 года, п.2
Архив Дмитровского историко-художественного музея Ф. 29. Д. 27
Прибыл я в Дмитлаг по распоряжению Гулага из Сазлага 5 марта 1935 года, вместе со мной — инженер Кузьмин Петр Андреевич, техник Иванов Николай Николаевич и чех Борек, имени не знаю. Вместо торжественной встречи с оркестром нас погнали по глубокому снегу за пять километров на первый участок Центрального района якобы для карантина, а на самом деле на общие работы. Конвоиры, сдав нас, прощаясь, пособолезновали. Они же знали, что в Сазлаге мы были начальниками. Мы стояли растерянно посреди лагпункта, когда ко мне подошел какой-то довольно интеллигентный зек и спросил: “Жить хочется?” — “А разве здесь с этого начинают?” — «Нет! Коли хочешь, то пошли!» Не знаю, почему он выбрал меня и почему я пошел за ним. Пришли мы в барак с двухъярусными нарами, и, показав свое место на нижнем ярусе, предложил устраиваться рядом и сказал, что зовут его Александром. Я спросил, за что сидишь, он ответил: «В Торгсине золотишко воровал!»
Утром в пять часов было еще темно, нас подняли и погнали на трассу. Нам с Александром присоединили третьего заключенного с лошадью и грабаркой. Десятник зек Жуков отвел нам участок и дал задание 11 кубометров мерзлого грунта погрузить на грабарку и вывезти в карьер. Работа мало приятная: долбить мерзлый грунт ломом да металлическими клиньями с кувалдой, но мы с Александром выкопали яму три на четыре метра и глубиной в один метр. В обед нам дали по ломтю хлеба, 200гр., и кружечку кипятка. Вечером Жуков дал нам справку, что мы выполнили норму на 90%. Мы стали его стыдить в безграмотности и обещали вызвать начальство, сказали, что он себя же позорит. Кончилось тем, что он дал правильную справку о выполнении 110% нормы. Когда вернулись в лагерь, провели нас в отдельную от столовой комнату и дали по 600 г хлеба и по полной эмалированной миске варева, оказавшемся жиденькими щами, но со свежей капустой и картофелем, а не баландой, которую ели все з/к.
В дальнейшем десятник Жуков, не замеряя нашу работу, всегда давал справку о выполнении нормы на 120%, так что мы баланду не пробовали. Поработали мы с Александром два месяца, а фамилию его так и не спросил, а теперь вот подумываю не Жаров ли это был, так как в следующем году в Дмитлаге была выпущена книжонка для внутреннего пользования с его стихами.
В мае меня перевели в Управление Центрального района старшим инженером техотдела. Из заключенных, кроме меня, там был еще чертежник Виктор Казаков, рецидивист-карманник. Он есть у меня на групповой фотографии. Рядом с техотделом была комната в которой помещалось БИК (бюро инструментального контроля), там постоянно сидел один техник-геодезист Шандурин Петр Петрович, ставший моим постоянным товарищем. Поместили меня в барак ИТР, отгороженный забором от лагпункта второго участка и выдали пропуск на вольное хождение по всему Центральному району. Барак ИТР был довольно светлым и высоким, в нем стояли три ряда двухъярусных нар, причем нижний состоял из отдельных кабин на двух человек, вроде как в плацкартном вагоне, а верхний — сплошные нары. Меня поместили на верхних сплошных нарах, а Шандурин находился внизу в соседнем ряду, с ним вместе обитал Подгорный Николай Викторович (этот факт компетентные органы не подтвердили — прим. ред.), внешность этого человека знакома всей стране, а Шандурин был высокий симпатичный тридцатилетний парень с большим носом, что делало его похожим на генерала де Голля, чему способствовала и кепи на французский манер, которую он носил. С Шандуриным мы были, можно сказать, неразлучны. Подгорный держался как-то настороженно в стороне, он работал в культурно-воспитательном отделе, идейно воспитывал заключенных и ко мне относился как всезнающий проповедник к заблудшей овце. Тем более меня поразил его прощальный поступок. Как-то рано утром (было еще темно) вдруг кто-то будит меня, дергая за ногу. Смотрю, Подгорный:
— Игорь! Я освободился!
— С чем тебя и поздравляю!
— Давай твое барахлишко перетащим на мое место, я с комендантом договорился, он не возражает.
Я был поражен до глубины души. Кто? Подгорный!
Попав в техотдел, я стал путешествовать по всему Центральному району о Дмитрова до Икши. Первым я отправился на 1-й участок, где два месяца долбил мерзлый грунт. Там начальником был заключенный Постников. Говорили, что это представитель высшей партийной элиты, попавший в опалу. Вел он себя как истеричная барыня, в разговоре часто переходил на визгливый крик, особенно при общении с з/к. К своему стыду Александра я не отыскал, а своих спутников из Сазлага пытался, но нашел только Борека, закутанного в старое грязное одеяло, перевязанное веревкой, он был истопником у титана. Про Иванова и Кузьмина сказал, что они в лазарете. Иванова я потом вытащил с общих работ, но дальше не знаю. Кузьмина встречал в 1947 году в Сталинграде, но он, узнав меня, постарался тут же почему-то «смыться».
На 2-м участке начальником работ была Наталия Евгеньевна Кобылина, седовласая «серьезная» женщина, всегда ходившая в полной униформе ГПУ, но говорили, что раньше она была заключенной. На ее участке, на шлюзе № 3, однажды у меня на глазах произошел жуткий случай: у пропускных ворот, ведущих на стройплощадку, на приступке вахтерской будки сидел молодой красивый парень с ярким румянцем на лице — так обычно наказывали тех, кто отказывался работать. Рядом проходила железнодорожная колея, по которой провозили на стройку материалы, по ней шел паровоз, вдруг парень повернул под колеса обе ноги и у него отрезало стопы. Лицо у него из румяного стало белее мела, из ног хлестала кровь, он истерически закричал «Хрена теперь заставите меня работать!» Шум, крики! Кто-то бежал к нему, кто от него, в том числе и я. Вероятнее всего парень з/к погиб.
Как-то мы с з/к Шандуриным, будучи в столовой, услышали по радио, что какой-то Михаил Шолохов не то опубликовал, не то собирается опубликовать роман «Тихий Дон». Шандурин сразу взорвался: «Вот прохвост, все же решился!» – «А ты его знаешь?» – спросил я. «Вместе без штанов бегали!» – «Так ты должен радоваться, что твой друг стал писателем!» И тут он рассказал историю этого Тихого Дона и о своем участии в ней.
В начале моей работы в Техотделе мне поручили ознакомиться с предложением з/к Искритского, бывшего школьного учителя физики. Он предложил использовать струю воды для разработки выемок, укладки в (неразб.) и для разгрузки грунта с автомашин, отвозивших грунт от экскаваторов. Я написал восторженный отзыв об этой гениальной затее, но начальство посмотрело косо – отнимать работу у з/к. Дальнейшая судьба Искритского мне неизвестна.
Начальником работ Центрального района был вольнонаемный инженер Федор Федорович Пораженко, знакомый мне с 1915 года.
К концу лета 1935 года меня перевели на работу старшим инженером в РЭТО (районный экскаваторный транспортный отдел), начальником которого был вольнонаемный (по моим подозрениям тоже бывший з/к) инженер Федор Павлович Сигов, чудеснейший человек, которого даже вольнонаемные машинисты экскаваторов буквально боготворили, не говоря уже о заключенных.
В 1936 году Ф.Ф. Пораженко куда-то исчез [Пороженко Федор Федорович по окончанию строительства канала 14 июля 1937 года был награжден Орденом Трудового Красного Знамени, находясь в должности начальника работ Сходненского района – прим. Москва-Волга.Ру], а в должности начальника работ района появился Комаровский Александр Николаевич, мне кажется, земля второго такого мерзавца не рожала, подлец и самовлюбленный дурак [возможно оценка субъективная, но «слов из песни не выкинешь» – прим. Москва-Волга.Ру]. Вскоре исчез и Сигов, а вместо него появился еврей Шифлингер, который в открытой легковушке, один, без шофера, носился между Дмитровом и Москвой и портил окрестных девок, да угонял бригады з/к строить себе дачу. Говорили, что он племянник Кагановича.
Инженер-механиком в РЭТО работал з/к Гребенюк, имя не помню, цыган по национальности, а делопутом был з/к Данилов Борис Арсеневич, супер сексот. В 1936 году в Яхроме появился начальник дорожного Отдела з/к Рудый Алексей Григорьевич, подобие Остапа Бендера. Он сразу проникся ко мне доверием и сообщил, что он осетин и фамилия его по-настоящему не Рудый, а Рудай, но пусть его считают за хохла, так выгоднее, говорил он каким-то свистящим шепотом, казалось, что у него обильно текут слюни и он их с трудом втягивает, всасывает. Сидел по его рассказам, за то, что где-то назначил себя секретарем райкома партии и был разоблачен. В Яхроме работали инженер з/к Ветлугин – сошедший с ума, агроном з/к Прохоренко.