Заседание БРИЗа. Стоят (слева направо) пятый Савичев, шестой — Нелль.

Газета “Дмитровский вестник” №9 (12326) 23 января 1997 года.

Семь лет назад, начиная сбор материалов о строителях канала Москва-Волга, я встретился с бывшим заключенным Дмитлага яхромчанином Константином Кравченко. По завершении строительства он остался работать на канале, а в семидесятые годы удостоился ордена Трудового Красного Знамени.

— Среди заключенных, которых помню и сейчас, — говорил он, — был инженер Нелль.

Два года назад в областной газете среди десятков «врагов народа», расстрелянных в 37-м и реабилитированных несколько лет назад, значился и Мячеслав Францевич Нелль.

…Канальский котлован кишел людьми. Лопаты, кирки, тачки, вышки, охрана, зеки. В стороне — зона, куда после работы строем приползут ее обитатели.

Яхрома. Центральный район МВС. 1934 год.

Две женщины, прижавшись к проволоке, пытаются узнать об одном из обитателей зоны.

— Нелль? Такой есть, — сообщают им «оттуда». И снова вопрос, только теперь ответ отрицательный. Так есть ли Нелль или его нет? Вообще нет?

А может быть, дождаться бредущей колонны?

Проходят первые. Глаза впиваются в каждого. Только бы не пропустить, не проглядеть. А они все на один манер одеты, все на одно лицо: изможденные и худые. Зеки идут и идут, а ответа нет.

Все прошли, замыкают шествие двое.

— Ирина Ивановна, посмотрите, — восклицает жена Мячеслава Францевича, — какой измученный человек!

— Да это, Фаина Ивановна, ваш муж!

И тогда и она узнала…

Свидание разрешили, но только на одну ночь. Хочется так много сказать, но всего одна ночь, да и разговор постоянно прерывают земляки-зеки. Кому-то нетерпится узнать о своих близких, передать письмо, а может быть, и есть весточки с родины?

— Главная беда, — говорит Мячеслав Францевич, — не дают работу.

Не надо объяснять, что работа — это надежда выжить, работа — это паек, работа — это возможность к досрочной свободе.

Утром оживает, шевелится зона, а Фаина Ивановна едет в Дмитров, в управление лагеря. Но как пробиться к начальству, если запись на прием — за две недели?

Но выход найден! «Для впечатления» в магазине куплена палка.

— Войдите! — слышится на стук в дверь голос из кабинета.

Потерявший «бдительность» секретарь, спохватившись, пытается оттеснить посетительницу к двери.

— Оставьте ее, — говорит начальник (судя по всему — Семен Фирин). — Надо было не зевать в приемной, а не воевать в моем кабинете. Здесь уж я хозяин. Вы по какому вопросу? — обращается он теперь к посетительнице.

— Кто ваш муж?

— Мячеслав Нелль.

— Из Донбасса? Не может быть? Мы его полгода ждем! Работы с установкой гидромониторов не начинаем!

— Почему не доложили? — обратился к кому-то начальник Дмитлага по селектору. — Механик Нелль уже месяц на канале и никому дела нет! Ах, его дело оказалось в чужой папке. Меня не интересуют ваши объяснения. Механика Нелля надо направить в Северный район! Сколько вам надо на свидание? — обращается он к Фаине Ивановне.

— Не более трех суток: отпуск уже кончается.

— Хорошо. Трое суток. В конце их машина доставит вас на станцию, а мужа к месту работы…

— После окончания занятий в школе, — вспоминает дочь Нелля — Виктория Мячеславовна, — мы всей семьей — мама, сестра, брат и я — поехали к папе на канал. Он не был в зоне. Нам выделили помещение, где мы жили с ним все лето. Так было в 34-м, 35-м, З6-м годах.

Все складывалось как нельзя лучше. И просто не верилось, что может быть по-иному. Хотя нет да нет память воскрешала и изможденного зека в колонне доходяг, и ту, прежнюю свободную, жизнь в Донбассе.

— Папа работал главным механиком рудоуправления в Ровеньках Луганской области, — сообщает Виктория Мячеславовна. — В начале 1930 года ему предложили переход в управление Донугля, но он отказался, заявив, что не чиновник, а производственник.

Вместо столицы Украины Харькова Нелля направили в Красный Луч, самый отсталый район Донбасса.

— Вместе с папой туда направили и инженера Савичева. Техника на шахтах отсталая, часты аварии, работы много, поэтому мы лапу видели дома очень редко.

Нелль создает БРИЗ, которым руководит, дела на шахтах постепенно налаживаются. Хрустальное рудоуправление выходит в передовики.

Но в августе 32-го трагедия: главный инженер Можаев бросается в клетевой ствол шахты 4-бис. «Подлецом жить не могу, а так жить больше нет сил», — прочли в предсмертной записке.

— Его каждую ночь вызывали в ОГПУ и заставляли дать показания против папы, чего он выполнить не мог.

Главным инженером назначили Савичева.

15 мая 1933 года в Красный Луч прибыл первый секретарь ЦК КП(б) Украины Косиор. В клубе горняков состоялось торжественное собрание, на котором главный механик Мячеслав Нелль удостоился награды. Приятно было ее получать из рук руководителя республики, в присутствии главных лиц Донугля, но еще более радостно, что это и оценка последних лет работы коллектива.

Это было светлым днем, а ночью Мячеслава Францевича, еще несколько часов назад, наверное, самого счастливого человека управления, арестовали.

Что там успехи, бессонные ночи, затраченные усилия! Что там Косиор, которого через несколько лет расстреляют и самого! Что там чиновники Донугля! — В органы поступил сигнал…

— Мама хотела собрать вещи, но присутствовавший при аресте начальник ОГПУ Вейс сказал: «Не надо. Это, наверное, недоразумение. Мячеслав Францевич переспит у меня ночь в кабинете на диване и все».

М.Ф.Нелль. Фото из архивной коллекции Международного Мемориала.

Но это была ложь. Впрочем, для власти это стало нормой. Ведь не скупясь на похвалы и награды, она следом арестовывала.

— Но на утро папы в городе уже не было. Его и еще тридцать человек в эту же ночь увезли в Сталино, через несколько месяцев вернули, а нам сказали: к ноябрьским праздникам будет дома.

И они ждали. Вот и праздники прошли, а для Мячеслава Францевича уже и передачи прекратили принимать. Оказалось, что арестованный 6 ноября инженер шахты 7/8 показал на допросе, что вредительством занимался по заданию главного механика.

— На очной ставке папа разбил об него стул, заявив, что считал его хорошим инженером, а он оказался подлецом.

В конце 1933 года вместо рудоуправления создавался комбинат «Донбассантрацит». На запрос, как поступить с главным механиком, ОГПУ прислало ответ: как работал, так и будет работать.

— В это время нам выплатили гонорар за изданную папину книгу по врубовым машинам.

В начале января 1934 года в своем кабинете во время обеденного перерыва покончил с собой главный инженер Савичев. На крик секретаря прибежали сотрудники, в том числе и бухгалтер Фаина Ивановна Нелль.

— Мама увидала на столе конверт на ее имя. Незаметно она его забрала. Причина гибели Савичева та же, что и у Можаева…

В феврале в Харьков привезли уже триста арестованных со всего Донбасса. Тройка осудила Мячеслава Францевича на десять лет и в числе других отправила в Караганду, но эшелон дошел лишь до Москвы — рабочие руки нужны на строительстве канала Москва-Волга.

Второй раз в жизни Нелль отбывал наказание. Впервые в 1907 году, когда его осудили на 2 года и 8 месяцев за принадлежность к партии большевиков, в которой состоял с 1904 по 1918 год. Теперь уже партия большевиков отправила его в лагерь, где его как высококлассного специалиста «давно уже ждали». Может, и арестовали поэтому.

— В начале августа 1936 года папе сказали: «Если он даст согласие остаться на канале, будет досрочно освобожден». Нам выделили квартиру в Талдоме. Мама собиралась домой за вещами, в Шахты, где мы жили с 1934 года, но папу снова арестовали.

Утром мы пошли к зоне, но нас и близко не подпустили, а папа крикнул, чтобы возвращались в Шахты.

В начале 37-го Мячеслав Францевич прислал домой письмо, в котором просил привезти пальто и костюм, т. к. ему приходится бывать на совещаниях в Москве.

Мама выполнила просьбу. Папа уже работал на строительстве Рыбинского водохранилища.

Письма еще приходили: в Шахты, а потом в Новороссийск, куда переехала семья. Весточка в город на берегу моря оказалась последней. И все попытки узнать что-либо не дали результата.

Теперь мы можем сообщить, что Мячеслав Францевич Нелль 1887 года рождения отбывал наказание в Дмитлаге и, работая инженером монтажного прорабства Волжского района, был арестован 22 ноября 1937 года. Обвинен в том, что «среди окружающих проводил контрреволюционную троцкистскую пропаганду, дискредитирующую руководителей партии и Советского правительства», и расстрелян 3 декабря 1937 года. Захоронен в Бутове. Реабилитирован по обоим делам.

Сама Виктория Мячеславовна в 1942 году вместе с Красной армией отступила из Новороссийска. Но в городе остались ее мама, сестра и брат. Их угнали в Германию. Сейчас в Эссене проживает ее сестра Ия. Брат Витольд умер в прошлом году.

Н. ФЕДОРОВ.

«Дмитровский вестник» 3 (№131) и ? ноября 1994 года
Вошло одноименной главой в книгу “Была ли тачка у министра?..”.
В сокращённом виде перепечатана в газете «Яхромские вести» 9 февраля 2018 года №5 (600).  Сократила и переработала Гурикова Л.Н.

…Угрюмая толпа медлен­но брела по улицам Одессы. Разновозрастная и разно­шерстная. Под холодными зрачками автоматов и участ­ливыми взглядами прохо­жих. Без всякой надежды на спасение.

— Лос! Лос! — кричали фашисты.

— Кюсс! — ахнули на тро­туаре, узнав одного из обре­ченных.

Лос!

Кюсс!

Вальс!

Нихт!

Мелодии в этом ряде не было да и быть не могло. Дисгармонию создавали два инородных слова.

А толпу уводили за город, где порой слышались авто­матные очереди. Люди ухо­дили в никуда. Среди них — легенда Одессы: композитор Макс Кюсс.

Его узнали, как узнавали всегда: на концертах и ули­цах, после приезда больным из Владивостока и оконча­тельного возвращения в Одессу со строительства ка­нала Москва-Волга. А узнав, вспоминали. И не только маэстро, но и свою моло­дость.

Кюсс — вальс! Кюсс — вальс! Кюсс — вальс!..

Любительский оркестрик на бульваре. Цветущий город радуется весне. Заслышав звуки мелодии, прохожие за­медляют шаг, с любопытст­вом рассматривая молодень­кого маэстро. Дамы в рос­кошных туалетах выбирают­ся из экипажей и под руку с кавалерами направляются к месту действия. Они пожало­вали специально. Этот орке­стрик пленил их давно. И особенно юный Макс.

Тем временем маэстро Макс, отложив в сторону тру­бу, берет в руки скрипку. О, что же вытворяет он! Можно сойти с ума! От чарующей му­зыки, виртуозной игры и са­мого юного исполнителя!

Кюсс — вальс! Кюсс — вальс!.. И вот уже первая от­важная пара закружилась в танце. А маэстро все играет и играет. И кажется, все цветы Одессы сейчас лягут к его но­гам. Успех ошеломляющий и постоянный.

Аплодисменты смолкают, и Макс Кюсс берет началь­ные аккорды своего первого настоящего сочинения “Гре­зы любви”.

Оркестрик играет и игра­ет для восторженной публи­ки, и невольно возникает во­прос: “Кто же этот молодой маэстро, мастерством и вдохновением собирающий поклонников своей музы­ки?”

Закончил четыре класса городского училища, а Одес­ское музыкальное училище не сумел: в семье безотцов­щина, у матери — трое детей. Был учеником жестянщика, но убежал. И ярлык непуте­вого одно время прочно закрепился за ним в округе.

Но не это попытайтесь рассмотреть за звучащей ме­лодией, овациями и цветами.

Вот мелькнули, как взмах руки дирижера, босоногое детство и мальчонка, высту­кивающий мелодию на каст­рюлях и ведрах.

А какое событие марш во­енного духового оркестра! Резкий взмах, чеканный шаг и музыка, заставляющая ме­нять походку даже прохо­жих. А в выходные и празд­ники оркестр играет другие мелодии, собирая немало одесситов.

Но оркестр не может иг­рать бесконечно. И однажды, во время репетиции, во­енные, оставив инструменты отправляются на обед. Это был шанс, миг удачи, воз можно, и определивший судьбу. Парнишка пробира­ется поближе, а затем берет в руки трубу.

Мелодия получилась. Это придало уверенности. Он может вести ее и дальше. Иг­рая. он не заметил, что хо­зяева спешно вернулись об­ратно и с удивлением наблю­дают за происходящим. А когда мелодия стихла, повели его к матери.

— Ваш сын — талант! — сообщили они ей. — Отдайте его нам, мы научим мальчика настоящей игре.

Мать отказала: Макс го­раздо нужнее дома. Получит настоящую профессию и ста­нет человеком.

А Макс добился-таки своего!

Но настал день, когда за­вершил выступления оркест­рик с бульвара, еще раньше с маршем ушел куда-то воен­ный оркестр…

То была не Одесса: ласко­вая. цветущая и веселая. За окном поезда — другая при­рода: тайга, тайга да изредка полноводный поток, кото­рый речушкой и не назо­вешь. И снова тайга, а люди только те. что в поезде. Маэ­стро с одесского бульвара едет на службу капельмей­стером в 11 Восточно-сибир­ский стрелковый полк, на са­мый край России, во Влади­восток.

Путь долог. Однообраз­ный пейзаж за окном чуть скрашивают беседы с попут­чиками да краткие прогулки по земле во время редких остановок.

Возможно, тогда и со­стоялась эта ошеломившая капельмейстера встреча. Молодая и красивая женщи­на — точно из сказки, из его грез. Вера Яковлевна Кирилленко. Ей он посвятит свой будущий и бессмертный вальс.

Владивосток – не только крайняя точка России. Это порт с военным флотом, это город с сухопутной армией. И что ни полк, то оркестр. И у каждого – свой марш. А исполнение нередко соревнование: чей лучше? В 1908 году спор рассудила императрица Мария Федоровна, удостоившая автора золотых часов. Они оказались единственной наградой на творческом пути Макса Кюсса.

Но кончились смотры и парады, и оркестры не прочь были исполнять иную музыку.

И снова звучат вальсы и кружатся пары. Строгие костюмы, офицерские мундиры и роскошные дамские туалеты – все стремительно несется, как жизнь. Композитор сочиняет и исполняет вальсы и марши. “Скорбь души”, “Моя тайна”, “Разбитая жизнь”. И вместе с новыми работами, как когда-то в Одессе, звучат “Грёзы любви”.

Публика требует: “Ещё! Ещё!” И вот является вальс, который станет известен всей России, и спустя десятилетия после гибели и забвения автора его будут помнить в народе.

Но пока этого вальса не знает никто, и будет ли он иметь успех, тоже вопрос. Поэтому композитор издает его ноты скромно, но собственные деньги.

А успех вальса колоссален! “Амурские волны” встречаются овацией, ноты раскупаются мгновенно. Издатели предлагают свое содействие и на обложке новой публикации значится: “Продается во всех магазинах России и у автора на складе”.

И снова стремительно, как жизнь, кружатся пары. Кюсс — вальс! Кюсс — вальс!

Но и сам Макс Авельевич любил жизнь да и пожить. Этого не могла принять его жена, вернувшаяся в Одессу. Позже, проиграв в карты ящик еще не изданных нот, тяжелобольным и морально опустошенным приехал в родной город и композитор. И хотя писал он до конца жизни, сочинив более трех­сот произведений, а салон­ный танец “Дирижабль” и вальс “Королеве экрана”, по­священный Вере Холодной, были достаточно известны, достичь прежнего успеха уже не представилось воз­можным…

Выписка из аттестации на командира музвзвода 1-го конвойного полка (конвой­ной стражи СССР) Кюсса Макса Авельевича: “Тов. Кюсс с большими музыкаль­ными познаниями. Свое дело любит и знает его хорошо. Оркестр поставить может… Как администратор слаб. Подход к подчиненным не умелый, не тверд в требова­ниях, касающихся внутрен­него распорядка. Политиче­ски отсталый и в этом отношении работает над собой не­достаточно. Как специалист назначению своему вполне соответствует. Как админист­ратор нуждается в хорошем помощнике в лице старшины.

Заключение аттестацион­ной комиссии. Подлежит увольнению из армии, как не представляющий ценности.

Как не пользующийся ни­каким авторитетом среди му­зыкантов и за преклонно­стью лет. Необходима заме­на новым капельмейстером. Командир бригады Петров. Военкомбриг Смирнов. 26 января 1927 г.”

“Мудро” рассудили ко­мандир с комиссаром РККА: ну, и пусть что специалист “с большими музыкальными по­знаниями” и “свое дело лю­бит”, но ведь “политически отсталый”! Такого надо не­медленно увольнять! Хотя “назначению своему вполне соответствует”. И все списать на “преклонный возраст”.

Маэстро Кюссу в тот год исполнилось всего пятьде­сят, более двадцати из них он отдал военной музыке. Пе­ред революцией был капель­мейстером отдельного ба­тальона Георгиевских кава­леров. В Красную армию вступил добровольно в де­вятнадцатом. А последний его музвзвод в РККА — это позже образцовый оркестр Кремлевской роты почетного караула, тот, что встречает иностранные делегации.

Теперь лучшим назначе­нием военного дирижера стал оркестр, развлекающий покупателей ГУМа.

…Площадь замерла в То­мительном ожидании. Флаги, лозунги, призывы. “Планы второй пятилетки — досроч­но!”. “Даешь сталинский ка­нал Москва—Волга в срок!”

Грянул духовой оркестр. И на центральной площади Дмитрова началось перво­майское шествие. И впервые, привлекая всеобщее внима­ние. — колонна МВС.

Пронзительно красивый темноволосый всадник в буденновке — начальник Дмитлага С. Фирин, еще один вер­ховой — командир отдельно­го дивизиона охраны Б. Крав­цов. а за ними — духовой ор­кестр в военной форме с се­довласым дирижером во гла­ве. Подтянутый и аккуратный маэстро, уверенно ведущий коллектив — Макс Кюсс.

Над колонной строителей — стяги, транспаранты, маке­ты плотин и шлюзов. Физ­культурники выполняют пе­рестроения, в небе проносит­ся эскадрилья самолетов МВС.

А вечером в канальском парке играет все тот же Центральный духовой оркестр. В программе — произведения его дирижера. А после марша “Привет республике” — зна­комая мелодия “Амурских волн”.

Кюсс — вальс! Кюсс — вальс! И как когда-то снова кружатся пары.

Оркестр маэстро Макса играл и в канальском ресто­ране, а в иные дни, когда в городском кинотеатре шла немая картина, среди моло­дых музыкантов ансамбля, сопровождавшего демонст­рацию ленты, неожиданно появлялся седой человек и начинал виртуозно играть на скрипке. И ансамбль в такие минуты только помогал пер­воклассному солисту. А какие негласные соревнования уст­раивали профессионалы “с канала” и их коллеги с меха­нического завода. Без жюри и призов, без определения мест и присвоения званий, а просто: кто лучше?

“Дмитров может гордить­ся, что многие свои произве­дения композитор Кюсс соз­дал здесь, на строительстве канала” — услышал я более десятка лет назад в жюри ме­стного марш-парада духовых оркестров.

“Композитор Кюсс дру­жил с моим мужем, — сказа­ла мне однажды вдова дири­жера оркестра экскаваторно­го завода С. Жеребина, — но после смерти Сергея Сергее­вича все работы Кюсса я пе­редала руководителю духо­вого оркестра Дворца культу­ры А. Моховикову.”

Далее след произведений Кюсса теряется: Александр Моховиков ничего конкрет­ного пояснить не смог — вро­де были, вроде нет…

Еще до окончания строи­тельства канала М. Кюсс вер­нулся в Одессу. На этот раз окончательно. Он работает с духовым оркестром местной милиции, в военно-музыкаль­ной школе.

Пользующийся колос­сальной популярностью, он был одинок, жил замкнуто, но всегда был аккуратен и подтянут.

Иногда из комнаты на ули­це Маркса доносились звуки скрипки или трубы. Кюсс тво­рил. Но потом эти мелодии стали теряться в ворчании приближающейся артилле­рийской канонады. Началась война, враг подходил к горо­ду.

Его арестовали свои. Ни­чего не значит, что этот ста­рик всю свою жизнь отдал Родине, музыке и армии, слу­жил в Кремле, руководил ор­кестром НКВД — главное он — немец, а это враг. Впрочем, власть однажды уже не­милостиво обошлась с ним. Для нее — основной показа­тель не ценность или талант, а благонадежность и бди­тельность.

Перед самой оккупацией Одессы М. Кюсса освободи­ли. А когда в город вошли немцы, он вместе с каким-то мальчиком прятался на чер­даке. Его выдали, и гитлеров­цы арестовали Кюсса. Для них он был еврей, а следова­тельно, тоже никакой ценно­сти не представлял.

Уходила понурая толпа за город. Зима. Мороз. Скрип шагов. Лай собак. Чужая речь. Какая уж тут мелодия! Здесь нет ничего! Вообще ничего! И потерялся след маэстро. Как раньше высту­кивающий мелодию на вед­рах и кастрюлях мальчуган, играющий на бульваре паре­нек, создающий знаменитый вальс композитор.

И не знал он, что уже че­рез несколько лет солист ан­самбля песни и пляски Даль­невосточного военного окру­га С. Попов напишет стихи на его мелодию и вдохнет в нее новую жизнь. И она словно в вихре вальса долетит от Ха­баровска до Балтики, и со­лист другого ансамбля К. Ва­сильев напишет свой вариант текста, оставив 13 из 28 строк предшественника… И в 1952 году по всесоюзному радио зазвучит уже знакомая мело­дия, и Краснознаменный ан­самбль песни и пляски Бал­тийского флота запоет:

Плавно Амур свои волны несет,
Ветер сибирский им песню поет.
Тихо шумит над Амуром тайга.
Ходит пенная волна.
Пенная волна плещет.
Величава и вольна…

Возможно, таким и видел из окна поезда дальнево­сточный край едущий на службу в полк ее Величества Императрицы молодой ком­позитор.

Н.Федоров

Напечатана в газете «Дмитровский вестник» 11 апреля 2002 года.
Перепечатана в газете «Яхромские вести» 15 декабря 2017 года №62 (592).
Воспроизведено по тексту газеты «Яхромские вести».

Символом канала имени Москвы стали колумбовские каравеллы на башнях Яхромского гидроузла. Символами трудовых побед в годы его строительства были бывшие заключенные Анушеван Лазареев, Галина Тасарская с Волжского района, Федор Мишкин и Август Лагзда – (герой нашего очерка) – с Центрального района. О них писали стихи и песни, в их честь устраивались вечера, выпекались именные торты, о них писала пресса, включая газету «Правда». С них рабочие всей трассы брали пример.

Они были героями, которых любила делать власть, они работали, не щадя сил. И все ради того, чтобы канал сдать в срок. Чтобы оставить добрую память о себе, чтобы скорее вернуться домой…

Всех четверых власть уничтожила в 37-м. Сразу же по окончании строительства. Получается, в знак «особой благодарности».

Первая мировая война перевернула все. «Двинулись навстречу друг другу армии, подальше от боевых действий убегали тысячи людей».

«В Дмитровский уезд из Курляндии прибыло большой молочное стадо. Коров и сопровождающих их латышей поселили в Ольгове, а затем «закрепили» за Яхромской фабрикой».

Когда весть о войне дошла до хутора Миновка, семья Лагзды тоже решила не искушать судьбу. Приехали в Горки, недалеко от Долгопрудного. Лесничий Иван Иванович Лагзда – женился. При венчании принял православие. Когда Август брал землю в аренду, хозяин ее посоветовал: «Разводи клубнику, это выгодно». Лагзда и сам знал, да и трудиться умел. «И клубника «заспешила» в охочую до ягод Москву». Как и сейчас, тогда тоже ездили люди на заработки, кочевали из одной области в другую. У Лазды дело спорилось и он нанял на сезонную работу девушек из Смоленской области. Августа Ивановича односельчане уважали за трудолюбие, порядочность и честность. Грамотный, служил в Российской Красной армии. Вот и избрали его председателем сельсовета. «Как сейчас говорят, доверие оказали». Хозяин земли той, поучая латыша, не учел только одного: «новая власть, как ветреная девка, переменчива, а в решениях коварна». «Начав коллективизацию, кого из крестьян заперла в каталажку, кого на выселки – в Сибирь отправила и у всех отобрала землю. По старой терминологии – раскулачила». Вот и Август Иванович, хоть и числился по сельской документации хлебопашцем, у новой власти оказался «в кулаках». «А что председатель сельсовета – так это враги рвутся в органы новой власти». Жена и дети тоже получили звание «эксплуататоры».

Августа Ивановича, хлебопашца из Горок, арестовали 30 августа 1930 года и приговорили к 5 годам лагерей и отправили на строительство Беломорканал. «Землю рыть да базальт рвать». Семью его – жену с детьми из дома выселили, и она ушла к родителям. Лагзду освободили досрочно, через 3 года, за отличный труд и за количество рабочих дней. Дочь Валентина Августовна в своих воспоминаниях говорила, что он пошел работать на строительство канала. «Ему хотелось снять судимость». Сначала семья жила в Химках, где Август Иванович работал на строительстве моста. «Лагерь. Речонка. Люди. Из сносимых деревень на санях увозили дома». «Отец был прорабом земляных работ. Руководил рытьем котлована на Глубокой выемке под Хлебниковым. А потом его перевели в Вербилки».

Ежедневно, когда «зеков» гнали на работу мимо домов, из них выходили люди и кидали проходящим хлеб и картошку, на что конвоиры ругались и грозили арестами. Эта история повторялась ежедневно. Но на всех заключенных брошенной еды не хватало. И нередко можно было увидеть мертвого «зека» у тачки. Школьников, детей работников строительства канала, на автобусе отвозили на занятия.

«Ты принес бы атласных лоскутков»,- сказал как-то расконвоированный зек дядя Миша. Из них он сшил Вале клоуна. Вечером того же дня пришли за Августом Ивановичем. Что-то искали, не нашли, тогда сорвали со стены грамоту ударника строительства канала и разбили рамку. «Ты не волнуйся,- сказал он жене.- Сейчас разберутся – и я вернусь». Не вернулся. Уже опытная жена опять вернулась к родителям, а детям приказала никому не говорить, что отец арестован. Но соседи и сами об этом догадались. Свидание с мужем было запрещено. А в сентябре был арестован дедушка. Умерла 9-тимесячная сестренка. У матери началась чахотка. Односельчане привели местного врача – Генриха Артуровича, он отменил все лекарства, а прописал медвежье нутряное сало. И она выжила. Сын Лагзды Николай добровольно ушел в армию. «Так лучше!» – решил он. Воевал, попал в плен. Домой вернулся больной и рано умер. А дедушку в 1937 году расстреляли.

Дом семьи Лагзды стоит до сих пор. Был там сельсовет, потом его кто-то купил.

Августа Ивановича Лагзду, хлебопашца и героя стройки рукотворной реки, реабилитировали дважды. По «делу» 1937 года – в 1957 году. По «делу» 1930 года – в 1990-м.

Н. Федоров «Дмитровский вестник», 1996 год

Михаил Михайлович Черемных. Около 1933 года.

Первоначально напечатана в газете «Дмитровский вестник» 20 августа 1994 года.
Перепечатана в газете «Яхромские вести» 7 марта 2018 года №10 (605). Материал обработала Гурикова Л.Н.
Воспроизведено по тексту газеты «Яхромские вести».

Художник-карикатурист М.М.Черемных печатался в журнале «Крокодил», иллюстрировал русскую классику, выполнял театральные декорации, в последние годы жизни был профессором Московского художественного института имени В.И. Сурикова. В 30-ые годы работал на строительстве канала и жил в Дмитлаге, в городке ИТР.

Команду Черемных называли «Черемныхи на колесах». И в самом деле: 1933 год – в Пронске, с декабрь 33-го по январь 34-го – «крокодильская» командировка в Сибирь, весна 1934 – канал Москва – Волга. Но поехали они по своей воле, поддались на уговоры фотокорреспондента Вадима Ковригина, командированного на строительство Московским комитетом партии на должность редактора газеты строительства. Он решил, что команда Черемных будет лучшим его помощником. Будут рисовать плакаты. «Это так нужно!», «Это так интересно!», «Романтика!», «Тридцатипятники!», «Перековка!». Вадим объяснил, что такое «тридцатипятники»: осужденные по 35 статье уголовного кодекса. И Михаил Михайлович решил поехать «в порядке общественной нагрузки». Для их встречи транспорт не прислали; не дождавшись его, отправились по нужному адресу на лошади. Ночное впечатление – не очень приятное, запомнился лишь колокольный звон. Потом впечатления изменились. Приехали 27 апреля, а 29 уже получили две комнаты в только что построенном доме. Питались в столовой вольнонаемных. Прекрасное здание, на втором этаже – большой зал. Белые скатерти, зелень. Служащие – все заключенные, в белоснежных халатах. Неплохой оркестр – тоже из заключенных. Территория ухоженная: дорожки посыпаны песком, приготовлены клумбы для посадки цветов. Полным ходом шла репетиция к первомайскому празднику: готовилась агитбригада, слышались звуки баяна, где-то пели частушки на тему канала. По вечерам в палатках шли уроки – объяснялись дроби по арифметике, строились треугольники по геометрии, занимались русским языком и т.д.

Плакат М.М.Черемных

Команда М. М. Черемных сразу хотела приступить к работе. Но на заседание о первомайском плане их не пустили: «засекречено». Это не остановило «черемнышат»: уже через сутки был готов плакат «Окно перековки №1»: «Чтобы Волге была расчищена в Москву дорога, надо работать упорно и много». Плакат оценили, сказав, «Вот это то, что надо». Решили, что этот плакат должен быть распространен по всей трассе канала. От зарплаты художники отказались, ссылаясь на то, что приехали на общественных началах. Тут же была организована ЦХМ – Центральная художественная мастерская Дмитлага НКВД. Начальник – М.М.Черемных, его ученик О.М.Савостюк назначен литработником с постоянной зарплатой. И это было очень хорошо – на другую работу времени не оставалось.

Им выдали спецодежду – военное обмундирование, в которой ходила вся охрана, выделили помещение в клубе. Это двухэтажный дом, который по желанию начальника строительства перевезли в Дмитров со строительства Беломорканала.

Так как Черемных М.М. работал и на стройке Беломорканал, все время возникало сравнение: строительство в Дмитрове и строительство Беломорканала. И не в пользу Дмитлага. «Это разве темпы?», «На Беломоре уж давно бы все сделали!», «А красота какая была! А агитбригада какая была! Орлы!». В мастерской работали двое «черемшат», двое вольнонаемных, художник Кун с Беломорканала и жена одного из охранников Зейнаб Яушева. Темпы работы были бешеные. Как-то Куну начальник строительства приказал к следующему дню сделать рисунок на чашке на тему канала. Кому-то в подарок. А он и представления не имел, как рисовать на фарфоре. Хоть и вольнонаемный, но приказ не выполнить не имел права. Просидел всю ночь. Когда утром принес кружку начальнику, его уже ждали с фарфорового завода, чтобы ее немедленно передать в производство. И, несмотря на то, что работа шла в темпе «немедленно», группа художников работала с большим увлечением. Было интересно наблюдать за людьми, уголовниками, которые отличались ловкостью, смелостью, своеобразным талантом. Были и страшные случаи. Картежники проигрывали не только все с себя, но с товарищей, проигрывали жизни друг друга. Проиграли даже квартиру начальника участка, а проигравший должен был еще и обокрасть квартиру, за что – тяжелые последствия. В команде художников был и «зек» – студент первого курса полиграфического института, очень талантливый художник Костя Соболевский, который имел покровительство самого Черемныха. О юноше все отзывались очень хорошо, по-доброму: «…милый вихрастый парень в смешной суконной шапочке с ушами и козырьком. По этой шапочке все узнавали о настроении юноши: «уши» завязаны на затылке аккуратным бантиком – хорошее, если тесемочки болтаются – «психует». С большим вкусом и интересом он иллюстрировал журнал «На штурм трассы», заведовал трафаретом. Старшее поколение хорошо помнит Мустафу, героя фильма «Путевка в жизнь». Сидел по 35 статье. Маленький татарчонок, еще несовершеннолетний. Черные, лукавые раскосые глаза. При нем стали пропадать кисти, краски, тетради. Тогда Михаил Михайлович назначил его кладовщиком и отдал ему все ключи. Мустафа иногда сам признавался, что взял флакончик с краской, «наколки делают». Но воровать перестал. Еще одна история с Мустафой. Прибежали «ребята» к Михаилу Михайловичу и рассказали, что видели, как Мустафа крадется за попом. Подумали – решил ограбить. А разобрались – это он на ходу попа зарисовывает. Но художника из Мустафы не вышло: маловато таланта. Когда освободился, приезжал в мастерскую в Москву. Но скоро опять сел. Считал, что годы, проведенные в Дмитлаге, были самыми счастливыми в его жизни, а шарф, подаренный художниками – самый дорогой подарок, полученный когда-либо в жизни. В Дмитлагере было много талантливых художников, которых необходимо было привлечь к работе в ЦХМ. Шла «война» за художников: начальники КВО прятали их, чтобы не забрали рисовать в мастерскую. Когда художники-уголовники узнали, что их «ищут» лишь для того, чтобы привлечь к участию в выставке общелагерного слета ударников – каналоармейцев, они с радостью согласились и перестали прятать свои таланты. На участках художники тоже были необходимы. Они разрисовывали доски почета, делали почетные грамоты по образцам ЦХМ и вообще по мере сил украшали участки. Один из заключенных сделал из крашеной соломки портсигар в подарок М.М.Черемных. Но этот подарок до адресата не дошел: его ему не передали. Памятную надпись уничтожили, и начальник КВО подарил его своей возлюбленной, которая этим портсигаром хвасталась всем и всюду.

Плакат М.М.Черемных

Однажды Нина Александровна (жена М.М.Черемных) увидела на трассе стенгазету «Раздача талантов на обед». Фигурки нарисованы были смешные, но талончики в столовую были приклеены настоящие. Автор газеты – бывший фальшивомонетчик, 17-летний Алексей Ткачев. Попал в Дмитлаг за 5 нарисованных от руки «червонцев». «Вьющиеся русые волосы. Голубые веселые глаза. Хмурым никогда не был». Красивой была не только внешность, но и фигура: широкоплечий, плотного телосложения. Делал фальшивые деньги только «из любви к искусству». Выдал – ученик, которого он научил делать фальшивые продовольственные карточки. В лагере Ткачев продолжил заниматься подделкой: «ради любви к искусству» подделывал «рекордные» талоны на обед, которые выдавались в качестве поощрения ударникам труда. Обычные талоны Алексей друзьям менял на свои. Дружки едят хороший обед, и он чрезвычайно доволен. Как-то пришел в контору Дмитлага документ об освобождении Ткачева Алексея Евдокимовича. Все в порядке, печати настоящие и на месте. И никто не задумался о том, что срок у Алексея большой, а еще не прошло и полсрока. Насторожил лишь кого-то наивный текст. Дознались – работа Ткачева. Добавили срок. «Будешь подделывать?», – «Буду, если не определите по художественной части». И признался, что уже решил для себя: «Если не отправят в ЦХМ – уйду домой». Т.е. – решился на побег, для которого все уже было приготовлено. А что именно? – Документы, почетные грамоты, конечно, нарисованные им самим. Когда сказали: «Ткачев, на этап специалистов», – все порвал. Рисованием он был одержим. Рисовал всюду и везде. Когда начинали «руки чесаться», начинал рисовать на газете или перерисовывал страницу газеты в точности. Однажды в мастерской Михаила Михайловича спросили, давно ли он работает с Топиковым. На ответ, что никогда с ним не работал, ему показали рисунок за январь 1935 год из «Крокодила» «Зимняя флора». На рисунке подпись «Рис. А.Топикова и М.Черемныха». Он равнодушно отнесся к этому, но товарищи обратили его внимание на то, что на рисунке стояла подпись «Рис.Черемныха», а не «Рис.Черемных», как он подписывал свои работы сам. Черемных работу Алеши Ткачева оценил по достоинству: «Здорово сделано. Даже цвет шрифта подобран». Этот номер М.М.Черемных сохранил. Он посоветовал «подделывальщику» природу подделывать или старых зарубежных художников. И, действительно, очень хорошо подделывал, не отличишь.

Михаил Михайлович был членом клуба мастеров искусств, которые изредка должны были дежурить в клубе. Однажды на дежурство получил приглашение и М.М.Черемных: дежурить 30 ноября 1935 года с 11 часов утра на экскурсии на строительстве Москва – Волга. В этот день на строительство прикатил роскошный автобус «Интуриста» с большой группой художников, живописцев и графиков. Среди них было много знаменитостей: Сергей Герасимов, Илья Машков, Д.Моор и другие. Для них была приготовлена выставка работ художников не только ЦХМ, но и со всей трассы. Оценка работ была очень высокой. Вот оценка Машкова: «В залах клуба была размещена выставка картин, исполненных каналоармейцами. Исполнение картин не уступает по мастерству современным профессиональным выставкам. В картинах отображено строительство канала, типаж, портреты. Среди работ каналоармейцев выставлены великолепные работы маститого советского художника… – заслуженного деятеля искусств М.М.Черемных».

Плакат М.М.Черемных

Д.Моор писал: «Вас встречает прекрасная выставка картин, графика. История стройки будет запечатлена…. Все эти люди (художники) – так называемые «преступники». Но знаешь, что это прошлое, а будущее они завоевали ударным трудом, школой, которую им дали большевики, волей стать гражданами великой стройки. Чудесная, вихревая страна СССР».

Семья Черемных проработала на строительстве канала 2 года. Позже в Москву им часто писали и заключенные, и бывшие заключенные. Но это было до войны. А в 1945 им кто-то прислал их плакат окно ТАСС № 1165 «Удар за ударом». С большим намеком и подтекстом.

В 1965 году к ним приехала в гости Зейнаб Яушева, работавшая в ЦХМ. Прошло 30 лет, но они с женой Михаила Михайловича узнали друг друга сразу. Зейнаб уже с седыми волосами, в прическе, а не с тюбетейкой на стриженой голове. И все с теми же прекрасными глазами. Она рассказала, что ее сын Рустам учился в Суриковском училище, был учеником Михаила Михайловича, но никогда ни одним словом не обмолвился, что его мать – тоже ученица Черемныха на канале Москва – Волга. В 1962 году, когда Зейнаб приезжала в Москву к сыну, он запретил ей встретиться с бывшими друзьями: «Это неудобно, чтобы моя мать ходила к моему профессору». Нина Александровна очень жалела, что Яушева не зашла к ним в 1962, Михаил Михайлович был еще жив, и он был бы очень рад этой встрече.

Н.Федоров,
статья написана по дневниковым записям жены художника М.М.Черемных – Нины Александровны

Газета “Дмитровский вестник” 10 октября 1994 года.

То был радостный день. От­крытие канала Москва-Волга. С утра начальник Центральной художественной мастерской Глеб Кун заехал за своим това­рищем Исмаилом Шир-Ахмедовым. Они добрались до Икши и оттуда на одном из кораб­лей флотилии поплыли в Химки.

Они были счастливы, ибо и их дела помогали строить ка­нал. Через несколько дней их арестовали, а еще через не­сколько — расстреляли.

— Мои родители приехали на стройку, потому что хотели проявить себя здесь, — гово­рит Рустам Яушев. — Мама бы­ла художницей и считала, что для продолжения дела ей на­до обязательно работать в Мо­скве или рядом с ней. Канал для этого казался удобен. А в Дмитров ее пригласил тогдаш­ний начальник мастерской М. М. Черемных.

Мастерская: десятки зака­зов, тысячи плакатов, которые изготавливались в кратчайший срок, трафаретчики, шрифто­вики и всего несколько худож­ников — заключенные, дос­рочно освобожденные и толь­ко одна по-настоящему воль­нонаемная Зейнаб Яушева (да и сам М. М. Черемных), само­стоятельно определившая свое место на МВС. Молодая стройная и всегда подтянутая женщина в тюбетейке.

Иллюстрации Зейнаб Яушевой, 1935 год.

После окончания стройки она мечтала поступить учить­ся. Бывала у Фаворского, еще раньше слушала Есенина, Мая­ковского, Мейерхольда. Исма­ил старше Зейнаб. Племянник секретаря ЦК компартии Узбе­кистана Икрамова. Он поздно женился, но все десять лет се­мейной жизни они были счаст­ливы: Исмаил и Зейнаб.

— Незадолго до окончания стройки должен был появить­ся на свет я, — продолжает Рустам Исмаилович, — и мама уехала в Ташкент.

Возможно, это и спасло ее в 37-м, ведь расстреляли же жен других “врагов народа”: Нину Кун, Валентину Стель­мах, Екатерину Гусеву.

— Незадолго до этого отца премировали велосипедом и представили к ордену.

Но подобное не являлось ни смягчающим, ни другим об­стоятельством — “враги” ме­рещились везде. Они были ор­деноносцами, членами ЦК и политбюро.

И все же грозный “вал” до­катился до Ташкента: Зейнаб с малолетним ребенком высла­ли в Коканд.

Мечта осталась мечтой. Арест мужа и начавшаяся вой­на поставили крест на профес­сиональной карьере, но она по-прежнему и до самой смер­ти рисовала.

Зейнаб закончила сначала Кокандский учительский, а в сорок лет и Ташкентский педа­гогический институты, стала первоклассным преподавате­лем русского языка.

— Маме с одной стороны предлагали участвовать в соз­дании учебника, а с другой — как ЧСИР увольняли с работы.

Она не смогла поступить в художественное училище, но в Москву приехал учиться ее сын Рустам.

Когда Зейнаб Яушева после долгих лет отсутствия снова оказалась в столице, Рустам предложил ей встретиться с М. М. Черемных. Она обрадо­валась, но когда узнала, что Михаил Михайлович препода­ет сыну, отказалась: пока он учится, даже подумать об этом невозможно. Но когда в сле­дующий раз она приехала в Москву, ее товарища по МВС уже не было в живых.

Она рано поседела и рано умерла. Трагедия 37-го сдела­ла свое.

То, что не смогла Зейнаб, она помогла сделать сыну: Рустам Исмаилович Яушев — заслуженный художник Рос­сии, ректор Красноярского ху­дожественного института.

Н. ФЕДОРОВ