В уже далёком 1991 году мой отец написал письмо в химкинскую газету «Вперёд» с воспоминаниями своих родителей о захоронениях около Ивакино и госпитале в бывшем поместье Рахманова:
«Хотел бы сообщить о двух безымянных местах захоронений периода сталинских репрессий, которые показали мне моя мать и покойный ныне отец. Они относятся к периоду 1933-1935 годов, когда строился канал имени Москвы.
Одно из них находится на краю леса между деревнями Терехово и Ивакино, примерно в полутора километрах от молодежного центра «Олимпиец». На заросшем лесом участке еще сохранились небольшие холмики групповых захоронений, участок можно опознать по плохо сохранившемуся рву (канава глубиной около полуметра). К сожалению, размеров участка я не знаю, возможно пятьдесят на пятьдесят метров или более. Никаких отличительных знаков на нём нет, а время не пощадило могил. Ныне здесь посажены молодые ели…
Другое захоронение совсем не имеет следов. Его месторасположение – в перелесках рядом с полем, по ходу автобуса № 11. Сначала хоронили здесь, но так как это место граничило с колхозным полем, то в дальнейшем колхоз воспротивился этому, и место захоронения перенесли на край леса.
По рассказам родителей, живущих в деревне Ивакино, там закапывали погибших от тяжёлых условий, травм, умерших от болезней и голода строителей. В массе своей они состояли из репрессированных, в основном с участка канала между поселком Старбеево и деревней Терехово, с так называемой Глубокой выемки. Ежедневно по четыре – семь трупов свозили из госпиталя, созданного в поместье Рахманова деревни Ивакино. Впоследствии там находился Рахмановский детский дом, а в настоящее время на этом месте расположены хозслужбы молодежного центра»[1].
Лагерная больничка расположилась в бывшем поместье Георгия Карповича Рахманова, профессора метеорологии МГУ, у деревни (села) Ивакино-Покровское. Поместье было им приобретено в первые годы XX века, где был построен новый усадебный дом, просуществовавший до середины 1970-х годов. Последнее упоминание о проживании Георгия Карповича с семьёй в Ивакино-Покровском относится к 1919 году[2], вероятно к середине 1920-х годов поместье было национализировано.
 |
 |
Позже, в связи с началом войны в доме Рахманова в 1941 году был открыт Рахмановский детский дом.
Остались ценнейшие воспоминания о лагерной больнице Хлебниковского района строительства, оставленные Леонидом Иннокентьевичем Гайдукевичем, бывшим заключённым Дмитлага, работавшем на Хлебниковском участке и попавшем в “больничку” в качестве контингента СК (слабосильной команды) на восстановление сил:
«Лагерь СК находился недалеко от Хлебниково. Здесь содержались каторжане, истощенные пытками и болезнями, измученные тюрьмами, весьма тяжелой работой на канале. Они-то ежедневно по одному, а то и больше, отправлялись отсюда навечно в то самое «светлое будущее коммунизма». Трупы их без каких-либо гробов, похоронных процедур зарывались в откосе канала.
По сравнению с Хлебниковским лагерем, лагерь СК казался нам курортом. Освобождение от каторжных работ, трехразовое питание в день, чистый воздух да чудные трели соловья близ лагеря, благоприятное действовали на многих, казалось бы обреченных на верную смерть каторжан. Но и тут, к большому сожалению, далеко не все возвращались в ряды строителей канала. Смертность была велика.
В лагере СК вкусную пищу нам готовил высокий тощий Ашот, повар-бакинец с четками в руках. Прошло несколько дней после моего сюда прибытия, как среди обитателей лагеря пополз слух: совершен побег! В тот день я вышел из барака подышать свежим воздухом. С любопытством смотрел на дорогу, по которой привели меня сюда под конвоем из Хлебниковского лагеря. В этот момент на дороге замаячил всадник, в штатском костюме на гнедом коне. Впереди всадника понуро брел мужчина среднего роста. То оказался всадником начальник лагеря СК, а впереди него брел беглец, с низко опущенной вниз головой.
Через дней десять здоровье мое пошло на поправку. Заметно крепли силы, улучшилось настроение. Под конец «курортного» пребывания, перед обедом меня вызвал лагерный врач к себе в кабинет. Он обратился с такими словами: — у меня, Леонид, к тебе просьба, откладывая в сторону за столом какое-то дело, найди напарника себе и с ним захорони труп заключенного, скончавшегося от острого сердечного приступа. Труп находится здесь недалеко, в сарае.
— Слушаюсь, доктор, все будет сделано честь по чести, — четко ответил я. В напарники взял невзрачного Кольку. На вид курносому Кольке от силы можно было дать лет десять-двенадцать. В лагере СК он пристал ко мне, как банный лист, повсюду следуя рядом. Возможно объяснялось это тем, что я был старше его, но оба мы отбывали срок по одной и той же 35-й статье. Несмотря на невзрачный рост, он имел за плечами уже солидный воровской стаж. На воле он первым проникал через открытые форточки в обворовываемые квартиры.
Зайдя в сарай, мы увидели телегу с сеном, с жадностью поедаемое гнедым мерином. В углу на полу лежал желтый крохотный труп старика-узбека, одетый в такие же как на мне арестантские брюки и рубашку, с босыми ногами. Сверху лицо покойника прикрывала узбекская тюбетейка. Глянув на труп, в моей голове сразу мелькнула критическая мысль: «Какой же это «острый сердечный приступ?» Если на покойнике одна кожа да кости, то есть самая настоящая дистрофия» Рядом с трупом торчала штыковая лопата, с деревянным черенком.
Поднял я труп на руки, не почувствовав никакой тяжести. Колька взял на плечо штыковую лопату. У проходной к нам присоединился без оружия приземистый стрелок охраны. Втроем молча мы зашагали к откосу канала. Отрыли в откосе неглубокую яму, опустили на дно ее труп, прикрыв морщинистое лицо той же тюбетейкой. Так не зная ни фамилии, ни имени покойника, мы засыпали яму. По указанию охранника аккуратно сравняли ее с землей откоса. За наш похоронный труд повар Ашот в обед угостил нас лишней тарелкой вкусного супа»[3].
Почему похоронили безымянного заключённого в отвалах в непосредственной близости от канала, что противоречит санитарным правилам? Вероятно события происходили до лета 1934 года, поскольку только 3 июля 1934 года, спустя почти два года от начала строительства, по Дмитлагу был выпущен приказ № 359 об упорядочении захоронений. В нём говорилось:
«Вопросу санитарного состояния кладбищ и отвода участков под них со стороны Нач. районов и санитарного надзора районов не уделяется должного внимания. Участки под кладбища занимаются произвольно без учета охранной зоны канала и расположения водоисточников. Кладбища не окопаны, не обнесены изгородью. Захоронение трупов производится небрежно и особенно в зимнее время (Южный район — Никольский и Щукинский участки, Северный район — Запрудня, Орудьевский район — Орудьево)». Предписывалось в месячный срок официально оформить такие захоронения, участкам, расположенным «недалеко от гражданских населенных пунктов», впредь пользоваться их кладбищами, а «самостоятельные кладбища открывать только в крайних случаях, согласуя… с начальниками санотделений и гражданскими органами санитарного надзора»[4].
Сложно сказать, соблюдался ли строго данный приказ.
Разобравшись с лагерным госпиталем (или в терминологии Гайдукевича «лагеря слабосильной команды»), необходимо разобраться и с точными местами двух захоронений. Установить точное место второго из них, которое «совсем не имеет следов», действительно невозможно. К тому же там вряд ли лежат останки заключённых – по требованию колхозников, дабы не заражать трупным ядом сельхозугодья, их перенесли на новое место, на край Химкинского леса. Поэтому отметка на карте «Захоронение (перенесено)» поставлена условно.
Первое же из перечисленных захоронений, «на краю леса между деревнями Терехово и Ивакино», прекрасно заметно на местности по сей день. В детстве, в середине 1970-х годов я набрёл на это место собирая грибы. Меня поразила неестественность леса в этом месте. Среди деревьев, на затемнённой лесной почве с редкой и хилой травой, резко выделялись пятна высокой и ярко-зелёной осоки. Причём пятна располагались ровными рядами через равные промежутки. Вернувшись домой, я спросил у бабушки, что это за место такое странное. Бабушка и мне тоже рассказала, что я набрёл на кладбище заключённых – строителей канала. А под каждым таким пятном лежит по несколько трупов, которых привозили туда на телегах. И попросила больше не ходить на это место.
Современные исследования местности показали, что опоясывающий захоронение ров прекрасно сохранился и сегодня. Его глубина так и остаётся около полуметра и вряд ли уменьшится в обозримом будущем. Возвращаясь к приказу № 359 об упорядочении захоронений, можно предположить, что наличие рва говорит о выполнении этого приказа и захоронение создано не ранее лета 1934 года. Хотя есть и другая вероятность – имеющееся захоронение было окопано позже во исполнение этого приказа.
Захоронение представляет собой неправильной формы четырёхугольник, который хорошо виден на карте съёмки 1958-1961 годов.
Внутренняя часть четырехугольника засажена ровными рядами елей. По непроверенным данным, на послевоенных картах лесников этот участок леса был помечен как кладбище.
Захоронения сосредоточены в южной части прямоугольника, дальней от дороги, и не заполняют участок полностью. Такое расположение захоронений вполне логично – телеги подъезжали со стороны дороги и достигали мест разгрузки по некопаной земле.
6 июля 2018 года в южной части захоронения членами православного Преображенского братства был установлен памятный крест, увековечившим память о погибших заключённых на строительстве канала Москва-Волга
[1] Кувырков В. Хотелось бы всех поименно назвать // «Вперёд» (Химки) от 21 мая 1991.
[2] Воспоминания Ольги Викторовны Рахмановой (д. ф. Осипова), рукопись.
[3] Л.И.Гайдукевич Документальные воспоминания. М.: Издательство «Аслан», 1998 Стр.16-17
[4] Кокурин, А.И Дмитлаг ОГПУ-НКВД СССР / А.И. Кокурин // Канал Москва-Волга: История и современность. – Дмитров: МБУ музей-заповедник «Дмитровской кремль», 2012. С.26.
